избавить от этого чурбана нас всех.

– Вот и хорошо, – улыбнулась старушка.

– Еще один вопрос: что за человек здесь с Хью? Важный гость?

Экономка лишь покачала головой:

– Никогда раньше его не видала! И этот олух, ваш кузен, не сподобился его мне представить, но обращаться к нему полагалось «милорд».

Филипп выругался сквозь зубы.

– Хорошо. Еще раз спасибо, миссис Джарвис. Помните – никому не говорите, что видели меня.

– Можете на меня положиться, ваша светлость, – ответила та и подмигнула, пряча письмо, которое он ей вручил. – Отправлю-ка его, да побыстрее!

Филипп вернулся в пустую кладовую, открыл люк и, заставив себя сосредоточиться на дыхании, протиснулся в узкий коридор. Может, не возвращаться в подвал? Ведь это вовсе не обязательно. Можно просто вытащить Софи, потом пройти прямо на конюшню, сесть на коня – и поминай, как звали. Но только события дня завтрашнего – что бы ни уготовили им похитители – могут наконец дать ответ на главный вопрос. Если просто сбежать, то он не узнает, кто сообщники Хью, а он дал себе слово, что виновные в смерти брата не останутся безнаказанными. Нет, он не убежит, и события будут развиваться по его сценарию. Хью он не боится, никогда не боялся. Нужно узнать, кто тот загадочный гость и кто такой Шакал.

Вернувшись в подвал, Филипп из обнаруженных припасов устроил импровизированный обед: сыр, копченое мясо, хлеб, бутылка превосходного вина. Софи сняла накидку и расстелила поверх матраса.

Они с такой жадностью набросились на еду, словно целую вечность и крошки не было во рту, осушили бутылку почти на три четверти. Софи, сделав последний внушительный глоток, заметила:

– Сначала я с ума сходила от страха, а теперь – от вина, что ли – все кажется скорее забавным.

– Софи, вам ничто не грозит: я не допущу.

Софи снова отхлебнула из горлышка.

– О да! И с чего бы вдруг мне беспокоиться? Там, наверху, их всего двое, с пистолетами, и они хотят завтра утром убить нас. – Ирония в ее голосе била через край.

Филипп забрал у нее бутылку, сделал несколько глотков и вернул. Он принял решение. Если у них не останется времени, он откроет ей секрет потайного коридора. Она будет в безопасности, а он пойдет навстречу судьбе. Разумеется, он не допустит, чтобы этот болван Хью тронул его хоть пальцем, но в первую очередь нужно оградить от опасности Софи.

Решив отвлечь девушку от тревоги, Филипп легонько толкнул ее коленом.

Софи сделала удивленные глаза и, широко улыбнувшись, отпила вина. Филипп понял, что ей уже достаточно, и забрал у нее бутылку.

– В чем дело?

– Расскажите-ка обо всем, что произошло за этот последний год.

Некоторое время она молча смотрела в дальний темный угол подвала.

– Право же, и рассказывать-то особо не о чем…

– Да ладно! Быть такого не может! Ведь чем-то же вы занимались все эти месяцы!

Софи уставилась в пол, а когда вновь взглянула на него, ее глаза были полны слез.

– Черт! Он же не хотел ее расстраивать.

– Однажды вы сказали, что были сломлены, – начала она тихо, покачав головой.

Филипп медленно кивнул и поставил бутылку на пол между ними, вытащил из кармана носовой платок и протянул девушке.

– Так вот, я тоже была сломлена, – прошептала Софи, принимая платок. – Вы даже не представляете, как я пережила тот день, когда узнала, что вы погибли. В тот день я тоже умерла. – Ее голос дрогнул. – Я умерла внутри.

У него перехватило в горле, и, протянув руку, он погладил ее волосы.

– Софи, я…

Она прикусила дрожащую губу, уставившись в пространство невидящим взглядом.

– И пусть мое тело продолжало ходить, сердце перекачивало кровь, меня больше не было.

– Простите, – сказал он тихо. – Мне так жаль!

Софи судорожно вздохнула, точно всхлипнула, ощутив его руку на своей спине.

– Эти первые недели, месяцы после того, как мне сказали, что вас больше нет, пролетели как в тумане. Внутри меня была пустота. Я никуда не выезжала, ни с кем не разговаривала, не могла есть; отказалась от всякой надежды на счастливую жизнь.

Филипп проглотил ком в горле и проговорил:

– Вы всегда были такой жизнерадостной! Не могу представить, чтобы вы отказались от надежды!

На ее губах выступила тень улыбки, и Софи посмотрела ему в глаза.

– А я говорила вам, откуда во мне эта жизнерадостность?

Филипп покачал головой:

– Знаю только, что в тот миг, когда встретил вас, показалось, что меня озарило солнце.

Она еще раз слабо улыбнулась, а потом дрожащей рукой взяла бутылку и сделала щедрый глоток.

– Вы же знаете: моя мама умерла, когда я была совсем крошкой, – продолжала Софи. – Она долго болела. Когда настал ее час, я пришла к ее постели, чтобы попрощаться. Меня душили рыдания, мне хотелось умереть вместе с ней.

Слезы и сейчас текли по лицу девушки, и носовой платок промок почти насквозь. Филипп чувствовал, что и сам вот-вот разрыдается.

– Знаете, что ответила мне мама? – спросила Софи едва слышно. – Что все мы каждый день своей жизни – что бы ни случилось! – стоим перед выбором. С одной стороны, можно горевать, жаловаться и недоумевать, почему жизнь сложилась так, а не иначе, а можно радоваться каждому новому дню, видеть во всем и во всех только хорошее. И решить раз и навсегда, что жить стоит – что бы ни случилось.

Филипп кивнул, а Софи приложила к лицу носовой платок.

– Мама не хотела видеть меня грустной и недовольной и завещала просыпаться каждое утро с надеждой на радость и счастье. В жизни случается все, но только от меня зависит, как жить – с надеждой на лучшее или с проклятиями.

– И вы, конечно, выбрали надежду, – заметил Филипп.

Софи кивнула и поставила бутылку на пол:

– Что бы ни происходило каждый день, я говорила себе, что все будет хорошо, даже когда не получала того, что хочу, или разбивала коленку, или когда было одиноко; даже когда папа женился на Валентине и она отвратительно обращалась со мной. Я встречала день с радостью, потому что так хотела мама.

Филипп стиснул руку Софи. Его сердце разрывалось от боли, какой отзывались в нем ее слова! Но что пришлось вытерпеть самой Софи! В ее карих глазах блестели слезы.

– Но, Филипп, те долгие месяцы, когда думала, что вы погибли, я уже не могла радоваться жизни. – Она покачала головой. – Я даже забыла, что это такое – быть счастливой.

Филипп больше не мог сдерживаться. Крепко обняв Софи, он зашептал ей на ухо:

– О, простите, простите, что причинил вам такую боль! Мне