Моголов. Многие талантливые эмигранты из Моголов - солдаты, администраторы, певцы, танцоры и художники - переселились сюда из все более неспокойного и жестокого Шахджаханабада. В результате под властью Аливерди Муршидабад стал одним из величайших центров искусства поздних Великих Моголов.

Знаменитые делийские художники Дип Чанд и Нидха Мал возглавили эмигрантское живописное ателье, где придворные художники Муршидабада вскоре выработали мгновенно узнаваемый региональный стиль, на заднем плане которого неизменно плавно проплывали широкие просторы Ганга. Многие из этих изображений демонстрировали удивительный новый натурализм, радующий оживленными деревенскими пейзажами на берегу реки, полными храмов и мечетей, затененными манговыми и кадамбарными рощами, в то время как крестьяне с плугами и торговцы с весами прогуливались мимо, кланяясь святым людям с дредами, одетым в тигровую шкуру. По одну сторону проезжали вельможи на убранных слонах и принцы в паланкинах. В то же время по берегу реки, усеянному высокими веерами пальм, рыбацкие каноэ и шлюпы компании проносились мимо великолепных позолоченных и серповидных барж королевского гарема Муршидабада, прокладывая свой путь через Бхагиратхи к садам Моголов в Кхушбаге.

На одной из этих придворных миниатюр, написанной не позднее 1755 года, зять Аливерди Шахамат Джанг наслаждается интимным музыкальным исполнением труппы потомственных музыкантов, или калавантов, из Дели, которые явно считались призовыми приобретениями, поскольку все они имеют имена и характерные портреты. На другом конце зала сидят в ожидании пения четыре изысканно красивые делийские куртизанки, опять же все индивидуально названные.

Среди многих, кто эмигрировал с разрушенных улиц Дели в это время, был двоюродный брат наваба, блестящий молодой могольский историк Гулам Хусейн Хан, для которого Аливерди Хан был великим героем. В "Сейр Мутакхерин", или "Обзоре современных времен", своей большой истории Индии XVIII века, которая, безусловно, является наиболее информативным индийским источником по этому периоду, Гулам Хуссейн рисует привлекательный портрет эпикурейца, любившего кошек, который любил заполнять свои вечера хорошей едой, книгами и историями: "Его внимание было настолько интенсивным, чтобы поддерживать мир и безопасность своих подданных, и особенно крестьян, что никто из них, можно сказать, не был так спокоен на коленях своего отца или матери":

Он разбирался в искусствах, любил изысканные представления и никогда не отказывался проявить свое уважение к артистам, умея вознаградить тех, кто преуспел в искусстве. Любитель остроумных бесед, он сам был прекрасной компанией, равной которой не было ни у кого из его современников. Благоразумный, острый генерал и доблестный солдат, вряд ли можно найти добродетели или качества, которыми он не обладал...

Сам Аливерди никогда не курил, но пил кофе, и он распространялся вокруг... [После завершения утренней работы] он целый час развлекался беседой, слушал стихи, читал поэзию или слушал какую-нибудь приятную историю; к этому следует добавить некоторые случайные распоряжения, которые он давал относительно [рецепта] какого-нибудь блюда, которое всегда готовилось в его присутствии, для ухода за которым назначался какой-нибудь человек, только что прибывший из Персии или другой страны, славящейся хорошей кухней; ибо он любил хорошо поесть и имел очень тонкий вкус.

Иногда он приказывал, чтобы мясо, специи и другие необходимые вещи приносили в его присутствии, и отдавал распоряжения своим поварам, часто направляя их, иногда придумывая какой-нибудь новый метод работы... После ужина он удалялся в свою спальню, чтобы вздремнуть, а в это время к нему приходили рассказчики и постельные сторожа и занимались своими делами.

Другой большой страстью Аливерди были белые персидские кошки, и французы и англичане в Бенгалии соревновались в поиске для него самых красивых экземпляров со всего мира - подарок всегда гарантированно завоевывал их расположение. Время от времени Аливерди требовал от европейских компаний значительных взносов на оборону Бенгалии от маратхов, что вызывало их недовольство; но в целом они ценили мир и процветание, которые обеспечивало его сильное правление . Он, в свою очередь, осознавал богатство и другие выгоды, которые торговые компании приносили его королевству: "Купцы - благодетели королевства, - считал он, - их импорт и экспорт выгоден всем людям".

Однажды Аливерди-хан сказал своему престарелому генералу Мир Джафар-хану, что европейцы подобны улью пчел, "из меда которых вы можете извлечь пользу, но если вы потревожите их улей, они ужалят вас до смерти". Он советовал своим генералам не враждовать с ними: "Что плохого сделали мне англичане, чтобы я желал им зла?". Он сказал одному из упрямых афганских офицеров: "Посмотрите на ту равнину, покрытую травой; если вы подожжете ее, то невозможно будет остановить ее продвижение; и кто же тогда тот человек, который потушит огонь, который вспыхнет в море и оттуда придет на сушу? Остерегайтесь впредь слушать подобные предложения, ибо они не принесут ничего, кроме зла".

Оглядываясь назад, бенгальцы вспоминают последние годы правления Аливерди Хана как золотой век, с которым не смогли сравниться все последующие эпохи: страна была богата и процветала - доходы Бенгалии выросли на 40 процентов с 1720-х годов, а один-единственный рынок близ Муршидабада, по слухам, перерабатывал 650 000 тонн риса в год. Экспортные товары региона - сахар, опиум и индиго, а также текстиль, производимый миллионом ткачей, - были желанны во всем мире, а после поражения маратхов в государстве наступил период великого мира. В 1753 году один англичанин писал, что купцы могли отправлять слитки из одного конца Бенгалии в другой "под присмотром часто одного, двух или трех пеонов". Для Гулама Хусейн-хана, как и для многих других членов двора, на горизонте была только одна туча: внук и наследник Аливерди-хана, Сирадж уд-Даула.

Ни один из многочисленных источников того периода - персидских, бенгальских, могольских, французских, голландских или английских - не может сказать о Сирадже ничего хорошего: по словам Жана Лоу, который был его политическим союзником, "его репутация была самой худшей из всех, что можно себе представить".

Этот молодой человек среднего роста, в возрасте около 24 или 25 лет... отличался потворством всем видам разврата и отвратительной жестокостью. Женщины язычников [индусов] имеют привычку купаться в Ганге". Его приспешники сообщали Сираджу о тех, кто отличался красотой. Он посылал своих приспешников на маленьких лодках, чтобы те унесли их, пока они еще были в воде. Много раз его видели, когда река разливалась, он специально таранил паромные лодки, чтобы раскачать их или заставить дать течь, чтобы испытать жестокое удовольствие, напугав сотню или более людей - мужчин, женщин и детей, многие из которых не умели плавать и наверняка погибли бы, утонув.

Если нужно было избавиться от какого-нибудь министра или знатного вельможи, Сирадж добровольно предлагал свои услуги. Аливерди-хан, которому было невыносимо слышать крики казнимых, тем временем удалялся в