сторонника Константина VII Багрянородного, он поступил так под видом благочестия, — это вполне могло означать, что он хотел угодить поддержавшему его патриарху[373]. Но в окружении того же благочестивогогосударя был астролог Иоанн, который знал значение статуй-талисманов.

Именно по его совету в 927 г. была обезглавлена некая статуя на Ипподроме, что привело к смерти Симеона Болгарского. Следующий узурпатор, благочестивый военный-аскет Никифор II Фока, советовался с оракулами: по словам Лиутпранда Кремонского, экспедиция в Сирию, подготовленная тем в 968 г., была инициирована пророчеством из «Видений Даниила» (или «Сивиллиных книг», как их предпочитает называть Лиутпранд), которые определяли исход конфликта между греками и сарацинами, предсказывая судьбу войны при каждом государе[374]. Возможно, Никифор проявлял мало благосклонности к астрологам: по крайней мере те, с кем Лиутпранд встречался в Константинополе, охотно поддерживали противоположную интерпретацию данного пророчества[375]. Но астрологи, очевидно, могли свободно передвигаться и общаться с иностранными дипломатами, и посланник Оттона I был впечатлен неким астрологом, который сообщил ему факты о нем самом и о его господине, причем с поразительной точностью. Есть и другие признаки того, что такие пророчества были распространены в Константинополе времен Никифора Фоки[376]. Кроме того, имеются веские основания полагать, что мода на предсказания была частью общей культуры греков и арабов — того сообщества, где тяга и к предметам роскоши, и к переписыванию «научных» книг становится все более очевидной[377]. Укажем на рукописи Дио-скорида, Орозия и «Аполлония», отправленные в качестве дипломатических подарков Кордовскому халифу[378]; отметим и распространение в обратном направлении арабских трудов по толкованию снов, византийскую адаптацию которых мы находим в произведении, называемом «Онирокритикой Ахмета»[379]. Существование «Книг Даниила» хорошо засвидетельствовано в Багдаде[380], и уже в IX в. труды Абу Машара показывают, что война с Византией волновала значительную часть астрологов Аббасидского халифата.

В 969 г., через год после посольства Лиутпранда в Константинополь, Иоанн I Цимисхий вступил на престол после убийства Никифора II Фоки, своего дяди. Подобно Василию I, основателю Македонской династии, за сто лет до этого, Цимисхий пытался искупить кровь своего предшественника образцовой набожностью. Он снес баню Льва VI, которую восстановил Константин VII, и использовал ее материалы для перестройки церкви на воротах Халки, основанной Романом I. Однако, когда в 975 г. появилась комета, он сделал то же самое, что сделал Лев VI в 908 г. во время лунного затмения: обратился к ученым, понимающим значение небесных явлений[381].

Эти случаи похожи друг на друга еще одним обстоятельством, о котором стоит упомянуть. В 908 г. главным толкователем такого события был епископ Панталеонт, митрополит Синады; в 975 г. это был опять митрополит — Стефан Никомидийский; в такой роди выступал и мирянин Симеон Логофет, которого можно отождествить с Симеоном Мета-фрастом, знаменитым переработчиком агиографических текстов, чья деятельность позже принесла ему славу святого, по крайней мере в панегирике Пселла[382].

Другими словами, официальная позиция была такова, что гадание по небесным знамениям идеально сочетается с поклонением святым и даже с обладанием священным саном. Это была, конечно, довольно умеренная астрология, однако мы видим, что связь Церкви с наукой, восходящая к Стефану Александрийскому, сохранялась даже после иконоборчества, причем по тем же самым государственным соображениям, по которым православные правители X в., совершенно так же, как Ираклий, хотели иметь доступ ко всем возможным способам исследования Божьей воли и чтения будущего. Отсюда вытекает та необходимость, на которую указал Константин Багрянородный в своем трактате о военных экспедициях, — отправляться в поход с большим количеством книг, в первую очередь богослужебных и по тактике, но также и с прогностическими текстами любого рода: онейрокритиками, сейсмологиями, бронтологиями[383]. «Все это, — писал Лев VI, — есть дело астрологии»[384].

Что же касается роли Церкви, то тут следует помнить, что в X в. снова усилились ожидания конца света[385]. Хотя Византия и не приняла, в отличие от Запада, датировку по эре от Рождества Христова, там было хорошо известно, что середина седьмого тысячелетия от сотворения мира равна тысяче лет со дня рождения Господа. И, несмотря на выражавшиеся на Востоке сомнения в подлинности «Откровения Иоанна Богослова», там серьезно относились к скорому концу тысячелетнего царства святых и сковывания сатаны (Откр. 20, 1–7)[386]. Истечение этого срока ожидалось в 992 г. (считая от Рождества, согласно византийскому исчислению), в 1025 г. (считая от Распятия) или, в исключительных случаях, в некий момент чуть позже одной из этих двух дат[387]. Таким образом, в Византии не было недостатка в «хилиастическихстрахах». За кометой 975 г. последовала целая серия бедствий: «жестокие восстания, нашествия варваров, гражданские войны, захват городов и стран, беспорядки и эпидемии, а также страшные землетрясения», одно из которых разрушило купол Святой Софии 25 октября 989 г.[388] Общий страх тогда должен был быть не меньше, чем во время первого обрушения ее купола в 557–558 гг.[389]

Согласно традиционной апокалиптической схеме, конец времен должен был наступить только после конца Римской империи, за которым последует уничтожение ее врагов, а затем разрушение ее столицы. Поэтому важно, что некая хроника X в., известная по Георгию Кедрину (XII в.), сохранила следы двух предсказаний, названных астрологическими: они предвещали падение халифата незадолго до 992 г. и разрушение Константинополя в 1026 г., соответственно[390].

Предсказание судьбы ислама — это не что иное, как адаптация гороскопа VII в., приписываемого Стефану Александрийскому:

«В 12-й год [царствования Ираклия], в 6131 год от сотворения мира, 3 сентября, в четверг, Стефан Александрийский составил гороскоп (θεμάτιον) сарацин. Он определил, что они удержатся в силе 309 лет, а в смуте, беспорядке и беде — еще 56 лет, так что все их владычество, счастливое и несчастное, продлится 365 лет. На 60-м году, как говорит Исаия [21, 16–17], „так говорит Господь: `Еще год как год наемника, и иссякнет слава Кедара; и остаток могучих луков сынов Кедарских будет мал`“. Итак, остается до […], если правильно определил астроном Стефан, но, как я думаю, от него скрылся еще большой срок. Следует знать, что Кедар — это второй сын Измаила»[391].

В этом отрывке есть две проблемы с интерпретацией, которые взаимосвязаны.

1) Что означает упоминание 60 лет? Не было ли это округлением числа 56, чтобы сдвинуть окончательный срок с 986/7 на 990/1 г.? Или автор заметки имеет в виду, согласно интерпретации Г. Узенера, 60 лет до срока, т. е. 926/7 г.?[392]

2) Был ли комментарий, следующий за цитатой Исайи,