В конечном счете я делаю это ради Саммер. Я должна оставить ее ради нее же самой. Я должна выжить и достичь земли, чтобы Адам знал, что с ней случилось. Знал, что смерть была быстрой. Что она не мучилась.

С вялой медлительностью разворачиваю лодку на вест, но «Вирсавия» не ухватывает моего настроения. Срывается с места и, приплясывая, несется по океану. Идти отсюда легко и просто. Меньше недели.

Хотя больше никакого управления вручную. Вид неба и океана вокруг не дарит мне прежнего кайфа. Я их ненавижу. Днями просиживаю в рубке и почти не слежу за окружающей обстановкой, пока до меня не доходит, что если мы врежемся в какую-нибудь рыболовную посудину, то я могу убить еще кого-нибудь.

Я и так уже убила слишком много людей.

Пытаюсь не думать про ребенка, но по ночам приходят кошмары. Дитя гниет внутри мертвого чрева своей матери, только и оставшегося после того, как конечности Саммер отпали, как тело разложилось вокруг него. Падаль для морских тварей.

* * *

Составляю мысленные списки. Людей, которым придется рассказать. Людей, сердца которых я должна разбить.

Адам.

Тарквин.

Аннабет.

Бен.

Мой брат сейчас в Нью-Йорке, изучает экономику в попытках добиться одобрения отца хотя бы после его смерти. Он примчится как можно скорее, чтобы утешить меня. Другие будут слишком растерзаны горем, чтобы думать о том, через что мне довелось пройти.

Будут и другие люди, которым придется все услышать. Друзья и подруги Саммер. Летиция Букингем – до сих пор ее лучшая подруга, и у моей сестры есть бывшие коллеги по работе, которых я совсем не знаю.

Мне придется все рассказать Франсине, Колтону и четырем моим единокровным сестрам.

Мысль о фальшивом горе моей мачехи, ее тайной радости – это последняя капля.

* * *

Стараюсь беречь воду, как только сознаю, что ее запасы подходят к концу, но ветерок слабенький, и продвигаюсь я небыстро. Веду обратный отсчет – оставшихся миль, воды, высчитываю суточную норму. Не могу поверить, какой транжирой была Саммер, ежедневно принимая душ, позволяя принимать душ мне! Нам следовало быть поэкономней с водой с самого начала. Теперь приходится серьезно уре́зать дневной рацион – это тоже вопрос безопасности.

Кожа постоянно горит. В голове глухо пульсирует. Теперь я плачу без слез, облизывая губы сухим шершавым языком. Море – прохладная, мучительно манящая голубизна, вроде бы пей сколько влезет. Даже небо кажется пропитанным сыростью, словно росу можно пить прямо из него.

Солнце – настоящая пытка. Я обещала себе сохранить вино напоследок, но одним жарким днем открываю бутылку и выпиваю ее до дна вместе с осадком. На следующий день приканчиваю вторую бутылку. Чтобы сократить нужду в жидкости, весь день сплю и просыпаюсь на закате. Пи́сать вроде иногда еще хочется, но больше уже нечем.

Теряю связь с солнцем. Встаю с луной, теперь полной на вечернем небе. Разговариваю с ней. Разговариваю с «Вирсавией».

«Вирсавия» казалась мертвой, когда я потеряла Саммер, но теперь она вновь оживает, будто пытается спасти меня. Я уже отказалась от полномочий шкипера, сдалась, оставила любые попытки цепляться за жизнь, но она продолжает неуклонно идти вперед, сохраняет меня в безопасности внутри себя. Корабль-матка. Она – моя третья мать, моя черная мать, после золотистой Аннабет и белобрысой Франсины. Когда я сплю, то словно плаваю в ее кротком чреве.

Еще в детстве отец сказал нам, что Вирсавия – это жена царя Давида, мать царя Соломона. Саммер просто обожала библейские истории. Она с удовольствием объясняла всем, почему нашего авторулевого окрестили Дэйвом[17], а наш тузик называется «Соломон».

А потом мы случайно услышали, как отец рассказывает компашке приятелей-яхтсменов подлинную историю. Он угощал их выпивкой в кокпите, а мы, детишки, подслушивали из салона. По словам отца, когда Давид встретил Вирсавию, она была женой какого-то другого человека, а Давид практически похитил ее и изнасиловал.

Саммер пулей выскочила в кокпит. Вся в слезах. «Почему ты не изменил название?! – кричала она. – И ты еще и нашего авторулевого назвал в честь насильника! Я больше к нему и пальцем не прикоснусь!»

Наши гости неловко захихикали. Отец велел Саммер заткнуться и не молоть чепуху, но она не останавливалась. Под конец он отправил ее спать без ужина.

Я была просто на седьмом небе от счастья. Саммер так редко попадала в какие-то неприятности! А мне вообще-то понравилась история про Вирсавию. От жертвы изнасилования – до матери царей.

И вот теперь я выпускаю тот гнев Саммер. Встаю в кокпите, где стояла она, пока орала на отца, и ору и ругаюсь, словно он тут передо мной. Словно я – это Саммер.

Все слабости и изъяны Саммер всплывают в памяти, как бы мало их ни было. Ее мимолетные моменты гнева или опрометчивости. О мертвых – либо хорошо, либо ничего, но я не могу удержаться.

Когда наши родители поведали мне историю, стоящую за моим именем – про случайно выбранный цветок, – Бен прикололся: хорошо, типа, что в палате роддома не оказалось петуний. Саммер подхватила эту шуточку и вскоре обнаружила, что та предлагает бесчисленное множество вариаций. «Привет, Тюльпанчик! – могла сказать она. – Как делишки, Бегония?»

Это длилось месяцами. Саммер выискивала названия, даже еще более гадостные, чем «ирис». «Гортензия». «Хризантема». «Гладиолус». Она больше уже и не использовала мое настоящее имя, и другие ребята в школе последовали ее примеру. Я пыталась смеяться вместе со всеми, выдумывать в отместку имена для нее. «Осень». «Зима». Но это было уже не то. Не было того эффекта.

Как раз Бен и положил всему этому конец. «Разве ты не видишь, что она терпеть этого не может? – крикнул он как-то Саммер. – Мало того, что все внутри у тебя на нужных местах и что у тебя имя лучше. Зачем еще издеваться над ней?»

Осознав всю низость своего поведения по отношению ко мне, Саммер расплакалась. В итоге мне самой и пришлось ее утешать.

Сейчас я не хочу думать о подобных вещах. Хочу, чтобы Саммер оставалась в памяти безупречным образцом совершенства. Даже если у нее и имелись какие-то слабости и недостатки, то все они были более чем простительны.

* * *

Сейшельскую банку проходим под кровавой луной. Волны тяжело молотят о корпус, разлетаясь пенными брызгами, – на мелководье вода всегда неспокойная. Скоро на горизонте должна открыться земля.

Уменьшаю масштаб карты на экране картплоттера, пока передо мной не оказывается весь Индийский океан с прилегающими к нему обширными участками Азии, Африки и Ближнего Востока. Знаю, что надо и дальше двигаться к намеченной цели. У меня кончается вода. И все же рука зависает над кнопкой смены курса.