куда она клонит, и на его лице отобразилось много различных оттенков досады, которые он пытался скрыть, но, совершенно очевидно, не сумел. А Настя, скорее всего, еще вчера это задумала или очень рано утром, потому что оделась в походную одежду, как если бы была человеком и боялась комаров. Она еще до завтрака ходила в плотных штанах и клетчатой рубашке с рукавами. Кеды и пионерский значок, впрочем, перекочевали и в этот наряд.

— Да, — сказал Максим Сергеевич, — на обратном пути снова сюда заверну, не переживай.

— Так я не поэтому переживаю. Раз уж ты все равно обратно сюда, можно я с вами? Подольше побуду с тобой…

— Насть, но ты же понимаешь, что это не просто прогулка по лесам, по горам. А если что-нибудь случится? — попробовал остановить ее проводник. — Ты понимаешь, что, если с тобой что-нибудь произойдет, я с ума сойду? Я уже далеко не юноша, вроде этого…

Он кивнул на Константина.

— Ну па-а-ап, — взмолилась она.

— Ладно, хрен с тобой! — согласился Максим Сергеевич. — Только обещай слушаться. И ты у людоеда останешься, дождешься, пока мы с Септимом вернемся…

Она кинулась было Максиму Сергеевичу на шею, но тот остановил ее.

— И доспех надень.

— Но они мне все велики!

— Ничего, переживешь.

— Они тяжелые!

— А как ты хотела?

— Тогда и винтовку мне надо или пистолет, — слегка надулась Настя.

— Еще чего! — хором сказали все взрослые во дворе, кроме Константина, который просто с любопытством наблюдал эту сцену.

А Максим Сергеевич добавил:

— Пушками у людоеда обвешаешься, не думаю, что он тебя обидит.

— Возьми мою саблю! — щедро предложила Когната.

— Давай… — протянула руку Настя, не сказать, кстати, что разочарованная.

В глазах Когнаты мелькнули хитрость, гордость, радость при виде того, как Настя задумчиво замахала палкой туда-сюда. «Нашла себе оруженосца», — догадался Константин.

Септим меж тем уже расхаживал в полном драконьем доспехе и с автоматической винтовкой, а Когната наблюдала за ним с заметной симпатией.

— Ты рыцарь есть! — сказала она наконец.

— Не-е, — покачал головой Септим. — Я — тракторист.

— Но ты ведь, пока в деревне не поселился, рыцарем был? — засомневалась она в его словах, потому что произнесены они были шутливым тоном.

— Я и до того, как в деревне поселился, трактористом был. Я всегда трактористом был, Когната. Я им родился и им, очень, очень, очень надеюсь, помру.

— Как бы ты в этом доспехе не помер, — пошутила Луция. — Мне кажется, тебе в нем тесновато стало. А раньше был как раз. Как-то, по-моему, тебе в нем полной грудью не дышится.

Они принялись шутливо спорить насчет форм Септима, а тем временем, поскрипывая пластинами, появилась Настя, на лице которой читалось: «Давайте без комментариев».

Примерно таких нелепых рыцарей любили рисовать Кукрыниксы в журнале «Крокодил» — не очень веселых, в доспехах не по размеру. Для полного соответствия не хватало только сугробов вокруг, в которых утопала бы разбитая драконья техника, и чтобы на носу Насти висела сосулька, иллюстрируя превосходство суровой зимы над самоуверенным врагом города рабочих и крестьян.

С грехом пополам отправились на станцию. Шлем Настя не надела, как ее ни уговаривали. Максим Сергеевич даже угрожал, что оставит ее дома, но она нашлась и сказала, что дождется электрички, сядет в другой вагон, доспех снимет и выкинет в окно поезда, затем присоединится к их походу, и что он тогда будет делать?

— Сколько ехать? — спросил Константин, когда они вскарабкались по высоким крутым ступеням вагона и расположились на деревянных лакированных скамейках.

— Когда как, — охотно откликнулся Максим Сергеевич, — но обычно часа три.

Когната, похоже, никогда не ездила в электричке да и вообще в поезде. Ее привлекли и лес, мелькавший в окнах, и скользившие вверх и вниз провода электролинии вдоль дороги. Когда она уставала смотреть в окно, то принималась ходить по пустому вагону — ей нравилось, что она удерживает равновесие, когда ходит, не хватаясь руками за алюминиевые уши поручней, прикрепленных к сиденьям. Она зачарованно смотрела, как шевелились многоугольные пятна солнечного света при каждом повороте поезда.

Настя расположилась между снятым на время поездки доспехом и Максимом Сергеевичем, приваливаясь то на одну сторону, то на другую, иногда упиралась подбородком в рукоять деревянной сабли, которую держала между коленями острием в пол. Косилась в окно. Септим развалился на лавочке через проход от них и от Константина, который сидел напротив проводника, облокотившись на рюкзак. Максим Сергеевич приставил свою винтовку к бедру. Покачивался вместе с поездом, улыбался Константину, когда состав делал неожиданные рывки в сторону, такие, будто на рельсах попадались кочки.

Электричка сделала с десяток остановок в пути, порой непонятно зачем, потому что стояла по минуте-две, не открывая дверей. Странными были и некоторые станции. На перронах стояли обычные люди, с виду рыбаки, дачники, а название населенного пункта прочитать было невозможно — там были совершенно неизвестные знаки.

Еще они въехали в длинный тоннель, и внутри этого тоннеля открылась ночная станция, на которой шел дождь. Пассажиры, которых не пустили в электричку и на этот раз, были одеты вроде бы в обычную одежду, но более яркую, что ли. У многих в руках было что-то вроде вытянутых очень плоских портсигаров, светившихся, словно маленькие киноэкраны. Настя, как и Константин, заметила девушку с наполовину обритой головой и колечками в носу.

— Хочу так же подстричься! — сказала Настя завороженно.

— Тебя в школу не пустят, — предрек Максим Сергеевич.

— Тем более! — предсказуемо ответила Настя.

Когда поезд снова выехал на солнце, они сидели в задумчивости и, такое чувство, что в усталости, которая перекинулась с тех людей в ночи на них самих.

— Сколько езжу, все удивляюсь этой станции, — признался Максим Сергеевич. — Там огни, чисто, все вроде сытые, но ни малейшего желания выйти и узнать, что там и как. Понятно же, что это каторга какая-то всемирная. Я таких лиц даже у узников концлагерей не видел. Даже в самых лютых промышленных районах мегаполиса драконы веселее выглядят. Ты заметил?

Константин кивнул, хотя в подобных районах никогда не бывал.

Проводник азартно продолжил мысль:

— Мальчонка поднимает лицо от устройства этого, что у них у всех. А у него глаза, будто ему уже сто лет, и каждый год, что он прожил, ему уже вусмерть надоел. И