— …и на ваше место, Дмитрий Нилыч, можно хоть свинью посадить, хоть пень, лишь бы они бумажки подписывать могли… Так ты собирался меня похвалить? Так?

— Не так, — слегка вскипел Константин. — Не так! Я хотел в более вежливую форму эти слова оформить.

Дмитрий Нилыч крякнул от удовольствия и объяснил:

— Костя, у нас полно ответственной работы, которая не требует обеих ног, реакции и всего такого. Разумеется, прежних веселых приключений я тебе не обещаю. Но тебя не отпускают, хочешь ты этого или нет. Оклемаешься, с больничным сюда.

Когда Константин вернулся на работу, он услышал обрывок разговора коллег: «…он просто рвал и метал. Говорил: “Ага! Вот как! То есть, стоит ранение получить, и сразу, как кошку, за шиворот — и на мороз! Думаете, остальные сотрудники этого не увидят?!”» Дальше подслушивать было некрасиво.

После посещения посольства Константин читал полученные от Волитары письма в хронологическом порядке и с досадой отмечал все растущее, от послания к посланию, обеспокоенность его судьбой. Ему хотелось телепортироваться к Волитаре, сказать ей: «Да все в порядке, успокойся уже!» Но как она могла успокоиться, когда ей донесли, в каком виде он явился на вручение ордена. Пришлось писать чуть ли не каждый день, объяснять, что с ним происходило эти месяцы, про драку упомянуть, объяснить обстоятельства, приведшие к ней, саму драку обрисовать во всяких подробностях, рассказать, что погорячился и поэтому нахватал лишних тумаков. Но возобновленная переписка поначалу не вызвала у нее доверия. Волитара чувствовала холод в его словах, хотя он вроде бы писал, как и раньше, в тех же выражениях. Решила, что отвечает ей другой человек. Задавала каверзные вопросы, например, про журналы на дне ящика стола ее брата. Как только поверила, что он — это он, угадала усталость от нее, которую, очевидно, заметила в очередном больничном разговоре. (Одним визитом к Константину Волитара не ограничилась, побывала у него несколько десятков раз и затесалась в состав делегации, что провожала его в город.)

Только она думала, что это были слова насчет того, что она аристократка, — но это его не удивляло и не утомляло, с этим-то как раз Константин ознакомился еще в книжках о прошлом и позапрошлом веке, о крепостных и помещиках. Например, «Муму». Уж где точно была описана Волитара, так это там. А он чувствовал себя собакой. А Волитара, помимо того что занимала в его воображении роль взбалмошной старухи, каким-то образом играла еще и роль Герасима. Чтобы позлить ее, он предложил прочитать рассказ Тургенева и поделился мыслями насчет героев в ней. Константин думал, что она сделает паузу между письмами, но Волитару не так-то просто было затормозить, она написала даже раньше обычного. В своем внеочередном письме она писала:

«Я поняла. Ты на мои слова про коммунизм и коммунистов обижаешься. Я объясняюсь. Я женщина есть, я не всегда для того, чтобы мысль передать, говорю. Иногда я для того, чтобы у мужчины лицо вытянулось, слова употребляю. А еще я рыцарем-драконом являюсь. Я не всегда, чтобы объяснять свои слова и поступки, время имею. Ответственностью за множество драконов я и так чуть ли не с рождения обременена. Я сочувствия не прошу, но ты его, если честно, проявить мог бы. Ты, что я тобой пользуюсь, считаешь, я это понимаю. Но, дорогой Костя, это ты на мне катался. (Шутка)».

Он ответил:

«Волитара, извини, если показался резок. Наши письма читают цензоры с обеих сторон, и они наверняка уже вообразили себе всякое, чего не было. Нет, меня в какой-то момент задела твоя шутка. Ты написала, что посчитала, сколько я боролся с женщиной-драконом в тот день, пока с ней не справилась группа захвата. Три секунды. И якобы я проиграл, потому что секунд было три, а я всего один. Я не чувствую себя проигравшим. Если бы такое случилось еще раз, я бы попробовал еще раз остановить ее и поймать живой. Потому что увидел в ее глазах отчаяние, которого не могу пожелать никому в жизни, даже самому злейшему врагу.

Пиши, пожалуйста, пореже. Ты замужем, в конце концов. Твой супруг может подумать бог знает что. Даже мне неловко от твоего последнего письма».

Следующее письмо от нее было с припиской внизу, с иероглифами, начертанными неизвестной рукой:

«Константин, я, с разрешения Волитары, обратиться к вам осмелился. Я, в знак извинения за неудачную шутку Волитары, выслать подарок вам намереваюсь. Волитара, что это за подарок, знать не будет. Я, чтобы вы не говорили ей, что это за подарок есть, вас прошу».

Константин пообещал, что, когда получит подарок, даже намеком не даст угадать Волитаре о том, что это такое.

Вскоре полковник вызвал его в кабинет, как было обычно, когда приходила драконья корреспонденция. Конечно, посылку проверили еще до того, как Дмитрий Нилыч до нее добрался, и пропустили, он тоже посмотрел, что это такое, но выглядел обескураженным, прежде чем отдать драконий сувенир Константину.

— Даже не знаю, стоит ли тебе… — сказал он. — Не представляю, как ты это воспримешь.

— Переживу, товарищ полковник, — успокоил Константин.

Дмитрий Нилыч протянул ему что-то вроде часов с крышкой. Это оказался секундомер, на циферблате которого были отмечены только три первых деления. На внутренней стороне крышки странного хронометра находилась гравировка: «В благодарность за три секунды, которые спасли три жизни, одна из которых мне особенно дорога», а ниже номен и имя.

— А продавца в кафе он и не посчитал! — улыбнулся Константин. — И я только сейчас подумал, что он ведь там был и спрятался, когда все началось.

— И что ты будешь с этим делать? — спросил Дмитрий Нилыч, показав глазами на часы.

— То же, что и с остальным, — Константин кивнул на трость. — Жить с этим дальше, товарищ полковник.

— Как можно дольше! — подсказал Дмитрий Нилыч.

— Так точно.

Он забыл о секундомере сразу же, как только забросил его в стол. А вспомнил, да и то ненадолго, во время очередной заварушки вдали от дома, когда драконов, которых требовалось обезвредить, оказалось больше, чем в прошлый раз, а времени на это имелось, наоборот, гораздо меньше.

Опекун в Зеркале

С утра Настя начала навяливаться с ними.

— Папа, ты ведь потом на обратном пути к нам зайдешь? Я тебя уже триста лет не видела, и еще неизвестно, когда увижу.

Максим Сергеевич понял,