На другой день было воскресенье — печальное апрельское воскресенье. Весна только еще начиналась. Солнце лило яркий свет на оливковые береты, топот сапог раздавался по всей улице, медленно двигалось к кладбищу погребальное шествие — хоронили погибших от вражеских бомбардировок. Со стен высоких современных зданий свешивались флаги, обвитые черным крепом: смерть, как преданный друг, шагает всегда рядом с революционером, подлинно исторические свершения неразлучны с трагедией. Мы это поняли, когда прошли там, где на углу улиц двенадцатой и двадцать третьей так недавно стояли еще ночной бар, кафе (любая закуска — три цента), а дальше, немного наискосок, — кино, где демонстрировались новинки, и китайский ресторан, и магазин, где продавали мраморные плиты и надгробия, лавка с цветами, корзинами и гирляндами, а за ней по-своему даже элегантный магазин Вулворта «Любая вещь — 10 центов»… Мы шагали от улицы Рута, 32, до пляжа, по двадцать восьмой к стадиону дель Серро, по второй к Вибора, где еще светились неоновые рекламы «Пейте напиток кови», «Пейте кока-колу». Мы ощутили всю мрачную суровость истории, когда стояли перед фанерной трибуной, сооруженной прямо посреди улицы; трибуна была окружена цветами, окутана терпким запахом лилий, нежным ароматом роз, благоуханием хризантем, гладиолусов, гвоздик, виол, георгинов. Вновь и вновь сыпались цветы, люди отдавали последний долг погибшим.

Дарио видел рядом с собой скорбные лица Ливио, Пепе, Экспосито — всех тех, кто учился быть солдатом, кто впервые вместе с Дарио взял в руки оружие. Юноши окружили трибуну, сцепив руки, влажные от волнения; перекрывая громкоговорители, они пели «Гимн 26 июля»:

О крови солдат, что на Кубе пролита,

Нам не забыть. Та кровь горит, горит огнем,

И потому к единству мы зовем.

Они поняли, как сложна жизнь. Поняли, что юношеские мечтания, стремление любить, смеяться, наслаждаться жизнью — все туманно, бесцветно сравнительно с этими скорбными, бесконечно значительными минутами, когда двести тысяч человек, заполнивших улицы, в ответ на призыв Фиделя вскинули вверх автоматы и поклялись защищать до последней капли крови революцию угнетенных, за угнетенных и для угнетенных, социалистическую демократическую революцию, что свершилась под носом у империалистов.

Началась настоящая война, беспрерывный бой против тех, кто спрятался во Флориде, в Гватемале, в Никарагуа и, опираясь на своих хозяев, мечтал о возврате. Наполовину созданный новый мир, в котором жил Дарио, грозил исчезнуть. Настал час решающей битвы: пусть никогда не возвращаются тирания, латифундисты, банкиры, пусть навеки уйдут в прошлое призраки конституции сорокового года — так называемая свобода печати и представительное правление. Дарио боролся за сохранение своих прав, добытых с таким трудом. Эти права состояли не только в пользовании коллективной собственностью, не только в улучшении благосостояния народа, нет, тут было нечто гораздо более важное, жизненное, глубокое: бесконечное расширение человеческих возможностей, широко распахнутые двери в будущее, к культуре, к расцвету личности. Дарио защищал себя, своих друзей, таких же, как он сам, ребят из нашего квартала, он шел на бой за независимость своих взглядов, за свершение надежд. Только в революции могли осуществиться его мечты, вне революции не оставалось ничего, кроме жалких воспоминаний.

На рассвете 17 апреля в Ла-Сиенага-де-Сапата на Плайя-Хирон началось вторжение. Дарио и его друзья узнали об этом позже, уже в автобусе, который вез их к месту битвы, навстречу смерти, мимо Хагуей и плантации Австралия, объезжая зоны туристского отдыха, мимо лагуны дель Тесоро, где охотились на крокодилов — они лежали в теплом иле, разомлевшие от жары, мимо извилистых каналов, где ловили форель, стреляли влет диких уток, а по ночам с жердями и фонарем в руках выходили на ловлю гигантских лягушек; мимо домиков, выстроенных на манер туземных хижин специально для туристов и новобрачных, приезжавших любоваться пышно цветущими джунглями. Теперь этот фантастически прекрасный пейзаж должен был превратиться в поле боя.

Они узнали об этом в автобусе, когда ехали по единственной, недавно проложенной дороге. Неожиданно в небе появились два «Б-26» с опознавательными знаками кубинской авиации. Но знаки эти были фальшивые. Пролетев низко над землей, самолеты сбросили бомбы и обстреляли из пулеметов ничего не подозревавших дружинников и солдат. В грохоте взрывов, криков, одиночных выстрелов люди выскакивали из автобусов, катались по земле, пытались укрыться за деревьями; автобусы горели, разваливались, раненые бились, извивались в них… Дарио и Экспосито лежали на камнях на опушке леса. Позади бушевал пожар. Как горячо любили они жизнь в эти мгновения, когда беспощадная смерть подступила так близко! Люди перебегали с места на место, некоторые в ужасе прижимались к земле. И вдруг, заглушая свист пуль и снарядов, вопли и стоны раненых, над болотами и деревьями взвился крик, бесстрашный, отчаянный, безумный:

— Родина или смерть!

Человек, весь в пыли и грязи, поднялся и стоял качаясь; он поднял к небу искаженное лицо и глядел вверх через разбитые очки. Потом вскинул автомат, дал одну, две, три очереди, закричал и побежал через поле, словно хотел догнать вражеские самолеты. Он вызывал их на бой, ругал, проклинал… Самолеты развернулись, зашли на цель, и бомбы обрушились на уже пустые автобусы и на странного человека, который все еще яростно кричал:

— Родина или смерть! Родина или смерть!

Это был Экспосито. Кто бы мог подумать! Тот самый Экспосито — Лужа пота, над которым смеялись все в квартале; молодой конторщик, ловкий счетовод, а потом — инструктор по стрельбе. Когда другие боролись против тирании, он пальцем не шевельнул. А теперь он лежит на земле мертвый в форме бойца народной милиции, прижимая к груди автомат. Экспосито бесстрашно бросился на врага, он подал пример, увлек за собой.

— Родина или смерть! — закричали все. — Родина или смерть!

Люди вскочили, словно поднятые какой-то волной; всем сердцем ощутили они глубочайшее историческое значение происходящего, поняли, что история — это и есть то, что делают сейчас маленькие, незаметные люди, такие, как Экспосито, как они сами. Жизнь обретает смысл только в борьбе за идеал, поэтому они и оказались здесь. Человек рождается, растет, влачит бремя существования, и все это совершенно бессмысленно. Но если ты действуешь во имя осуществления высоких целей, если ты способен умереть за свои принципы — тогда твоя жизнь не напрасна. В голове смешались возвышенные мысли и какие-то пустяки, блестящие идеи и абсурдная путаница, далекие воспоминания и образы, только что запечатленные. Чистой нежностью и темными страстями переполнилось сердце; за один этот страшный миг пролетела перед глазами вся жизнь вплоть до сегодняшней встречи со смертью. И свершился мгновенный переход