Васильевна не стала перечить, облокотилась на стол, подперла ладонями голову и запела:

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит…

Она запела тихо, чуть слышно, так что Лине почудилось, будто песня родилась не здесь, а прилетела откуда-то издалека, с зеленых полей, из-за синих лесов. Она откинулась к стенке и закрыла глаза. И зашумела лесная дубравушка. Куда исчезли стол, кровать, чайник с отбитым носом? Зашелестели березы, закачались под ветром, низко клонясь к земле. А песня шла все дальше и дальше в глубь дубравы, где стояли, как солдаты на страже, уже не березы, а дубы. Что стерегли они здесь? Разве что тишину? И затихал потихоньку ветер, убаюканный этой небесной тишиной, и тогда становилось слышно, что это «сердце ноет, как осенний лист дрожит».

Усталая, разморенная, Лина опустила голову на подушку и сладко заснула.

— ТЕТЯ ЛИНА, ВСТАВАЙ!

Лина открыла глаза и сначала никак не могла понять, где она и что с ней. Какая-то девчонка трясла ее за плечо, кричала:

— Вставай солнце встречать!

И сама она была похожа на солнце, рыжая, конопатая, но с такой ошеломляющей улыбкой до самых ушей, что Лина тотчас вспомнила: и свой вчерашний приезд, и Васильевну, и даже калошу, которую Нанка все же спасла.

— Доброе утро, Нанка? А мама где?

— Хы, мама, — скривилась Нанка, — она чуть свет в третью бригаду побежала.

— Но сегодня же воскресенье.

Нанка безнадежно махнула рукой:

— У нее никогда воскресений не бывает. — И поторопила: — Ну, вставай же, а то опоздаем.

— Куда опоздаем? — удивилась Лина.

— Как куда? Сережка говорит, если встретишь солнце, весь день будет счастливый. Ты не хочешь, чтоб счастливый?

— Хочу, конечно. А кто этот Сережка?

— Не знаешь? Мой подруг. Ну, скорей же!

Когда наконец Лина оделась и они вышли на крыльцо, солнце уже поднялось над лесом. Было оно большое и красное, даже не красное, а какое-то рябиновое, а над ним золотилось небо и горел внизу лес, весь в отблесках неба и солнца. Такого неба и такого солнца Лина, казалось, никогда еще не видела и улыбнулась Нанке: может, и вправду будут и у нее еще счастливые дни?

— Эх, опоздали! — вздохнула Нанка. — А тогда знаешь что? Пойдем на пасеку, к деду Силычу. Может, медком угостит, а?

Лина усмехнулась:

— А дед Силыч тоже твой подруг? Да?

— А как же?!

Это Нанка произнесла как само собой разумеющееся.

— Ну что ж, тогда пойдем.

Пасека деда Силыча была на другом берегу, и им пришлось переходить реку по знакомым уже кладкам. За ночь река разлилась, и вода шла поверх кладок. Нанка села на берегу и стала разуваться.

— А может, через мост перейдем? — предложила Лина.

— Можно и через мост, — тут же согласилась Нанка, — только далечко, три версты киселя хлебать.

За мостом начиналась низина, вся в белом густом тумане. Нанка бежала по стежке впереди и иногда совсем исчезала из виду, будто проваливалась в туман, и кричала:

— Тетя Лина, ау-у!

И снова убегала вперед. Один раз она убежала так далеко, что Лина испугалась: в таком тумане нетрудно и заблудиться. Она заспешила и вдруг чуть не споткнулась о Нанку. Та сидела на корточках и что-то внимательно разглядывала на земле.

— Ты что здесь делаешь?

Нанка поднялась, отряхнула платье.

— Муравья чуть не раздавила. Вот чудак — в такой туман на прогулку собрался.

И тут же обратилась к муравью:

— Сидел бы ты дома, дурачок, а то ведь погибнешь. Ну ладно, до свиданья пока, а мы пошли.

Они взошли на пригорок, и пасека открылась как-то сразу, будто вынырнула из тумана: огромные старые липы, а под ними ровные ряды маленьких деревянных домиков. Под одной из лип стояла старенькая хатка-притулюшка.

— Дед Силыч! — позвала Нанка.

— Чего надобно? — послышался из хатки сиплый голос, а вслед за тем появился он сам — Нанкин подруг, у которого была деревянная нога и большая рыжая, скорее красная, борода. Дед был просто страшен, но Нанка со смехом кинулась к нему на шею.

— Дед Силыч, миленький, как я давно тебя не видела! — лепетала она, и обнимала его, и целовала прямо в эту красную бороду.

— Со вчерашнего дня, — подтвердил дед Силыч. — Ох и соскучился.

Он опустил Нанку на землю, щелкнул по носу:

— Знаю, знаю, отчего ластишься. Только какой теперь мед, Нанка? Пчелы чуть не вымерли за зиму. А председатель ругается — бумажку на тебя напишу. А того не понимает, дурья его башка, что мне его бумажка все равно, что нуль с крестиком. Мне не бумажка, а сахар нужен.

— Зачем тебе сахар? — спросила Нанка.

— Как зачем? Пчел подкормить. Видишь, ослабли, бедненькие, еле ползают. Сейчас бы им сахарцу вволю, чтоб они силу почуяли, а потом и на взяток.

— Да это я так, понарошку, — призналась Нанка. Дед легонько дернул Нанку за косицу.

— Знаю я твою «понарошку». А это кто же с тобой будет?

— Новая учительница, — сказала Нанка. — Тетей Линой зовут.

— А меня Тит Силыч, — дед церемонно поклонился. Потом подмигнул Нанке и сказал: — Ну ладно, угощу медком для знакомства.

Он пригласил их в хату, поставил на стол миску пахучего, начавшего уже засахариваться меда.

— А хлебушка? — напомнила Нанка.

— Нету. — Дед Силыч хлопнул ладонями по коленкам. — В магазин надо идти, а я, признаться, вчерась заленился. Может, ты сбегаешь, Нанка?

Нанка не дала себя долго уговаривать, подхватила кошелку и умчалась в магазин за хлебом.

Утро было весеннее, светлое, она бежала и на ходу срывала сережки у вербы, такие мягкие, шелковые, и совсем забыла про Лину. Дед Силыч тоже вроде забыл про нее, снял со стены дымовку, стал латать прохудившийся рукав.

Лина оглядела приземистую хатенку деда Силыча, увидела карту на стене.

— Дедушка, а почему ваша деревня зовется Лазоревка? Такая некрасивая, а Лазоревка…

Дед Силыч усмехнулся:

— Вот тебе и оно-то. Небось слыхала, когда просят милостыню, лазаря поют? От бедности все. А скорей от озера.

— От какого озера?

— Было здесь озеро, девонька. Огромадное, вон, почитай, до того леска. Красивое, как лазурь. Да спустили все к лешему.

— Зачем спустили?

— А кто ж его знает — зачем? И было это в семнадцатом году. Как пошли помещицу громить, так имение ее сожгли, а заодно и плотину долой. Мельницу тоже. А мешки, помню, плывут по воде и не тонут. Ну, мы и айда с хлопцами мешки ловить, думали, мука, а они с мякиной. Вот смеху-то было: из мякины лепешки печь.

— А дальше что? — заинтересовалась Лина.

— А дальше все честь по чести.