Шрифт:
Закладка:
– Ой, дивчинка ж… Ты же форменный композытор! А батька твой – чурбан! Тебя же учить надо по-натуральному! Большим человеком можешь заделаться!
Патринка лишь улыбнулась в ответ: весна уже была не за горами. Через две недели отец взял расчёт на заводе, и они уехали в Новочеркасск.
Йошка страшно мучился без табора. По молчаливому уговору они никогда не говорили об этом в семье, но Патринка понимала, о чём думает отец, сидя вечером у огня и угрюмо глядя на мерцающие угли. Если бы только можно было вернуться, мучительно размышляла она. Отец снова работал бы с другими. Цыгане вместе брали бы большие заказы, привозили на телегах в табор листовую медь и железо, делали и лудили котлы, баки, жбаны… И вечерний воздух в таборе звенел бы от перестука молотков и молоточков! И пыхтели бы меха, и стонали наковальни, и сияющие котлы выстраивались бы в ряд, и так же, как котлы, сияли бы смуглые, белозубые лица цыган. И в каждой семье водились бы деньги, и они варили бы по вечерам паприкаш и готовили капусту с салом… И мать улыбалась бы, а с лица отца пропала бы эта вечная тоскливая, безнадёжная маска… Но о таком счастье можно было только мечтать.
Однажды ночью Патринка (ей шёл уже тринадцатый год) проснулась от тихого голоса матери. Стояла поздняя осень, и в шатре было холодно даже под периной. Под рукой у Патринки, свернувшись тёплым ёжиком, сопела младшая сестрёнка. Снаружи, у огня, сидели родители.
«Они приехали, Йошка. Я узнала сегодня на базаре. Они все приехали сюда! На Кубани стоят, один день проехать всего…»
«Кто… стоит?»
«Наши… Бретьяно и другие. Йошка, поедем к ним! Прошу тебя, поедем назад! Сколько можно мучиться, сил больше нет… Мы же цыгане – а посмотри, как мы живём! Ничего нет, счастья нет, жизни нет…»
«И раньше не было, дура!»
«Если бы ты только не оскорбил Бретьяно…»
Мать умолкла на полуслове, не осмелившись закончить. Но тишина наступила такая, что Патринка отчётливо услышала, как трещат в костре головешки.
«Я – оскорбил – Бретьяно?.. – наконец, тихо переспросил отец. – Он убил мою дочь! Мою Терезу! А ты… ты просто…»
«Бретьяно её убил?!» – Никогда прежде мать не повышала голоса на мужа, и Патринка испугалась до мурашек на спине. Но Магда мгновенно опомнилась, умолкла. Минуту спустя снова чуть слышно заговорила:
«Ты сошёл с ума, Йошка. Вот что у тебя в мыслях сидит, оказывается! Вот что ты в голову себе вбил… Так вот я тебе скажу! Я дочь не меньше тебя любила! Но Терезка была безумная! Такая красивая – и совсем сумасшедшая, бедная моя… Она ничего не умела! Не могла ни нагадать, ни выпросить! Я учила её, видит Бог, я старалась, но она… Всё как сквозь неё шло! Как вода, утекало! И цыгане всё это видели! И никому такая невестка не была нужна! Кто бы взял Терезку замуж, если бы не Бретьяно?! Те венгерцы взяли, потому что ничего о ней не знали! А Бретьяно они знали! И уважали его! И он дал им слово!»
«Бретьяно?! При чём тут Бретьяно? – В приглушённом голосе отца зазвенела вдруг такая острая, неутолённая ненависть, что у Патринки снова мороз прошёл по коже. – Терезка была чиста, как мой крест! Все видели её «розу»! Свекровь с её рубашкой плясала! Нам почёт был на свадьбе…»
«Ты всё забыл, Йошка! Суди тебя бог, ты всё забыл! Это Бретьяно помог выдать Терезку замуж! И он, а не мы, виноватым оказался, когда те цыгане поняли, какую им невестку подсунули! Они-то думали – взяли девочку-красавицу, из рода знаменитого! А оказалось что? Пустышка, ничего не умеет, ни куска не может принести! А ведь в том таборе такие цыганки, такие добытчицы! У каждой по вечерам торба – с бочку величиной! А наша дочь рядом с ними?..»
«Это ты всё забыла, сука! Они мучили Терезку! Издевались над ней! Муж её бил, свекровь била, другие невестки в лицо плевали! Она удавилась в конце концов, а из-за кого?!.»
«Из-за себя самой… – глухо сказала мать, пряча лицо в ладонях. – Из-за нас с тобой! Мы были ей родители. Мы не должны были принимать сватов, не должны были брать галби! Бретьяно ни при чём: он всем всегда помогал и тебе тоже хотел помочь. Ты же сам благодарил его тогда – помнишь? Клялся, что Терезка – умница, что всему замужем выучится… Ничему она не научилась! Сумасшедшая была, несчастная, не годная ни на что, спаси бог её душу… Разве можно было её отдавать? Ты меня тогда не послушал, а почему?.. Я же знала, бог свидетель, знала, что добром это не кончится! Я и сейчас с утра до ночи молюсь, чтобы Патринка и Рупишка такими же не оказались! А в ответе за всё Бретьяно оказался! Бретьяно – а не ты! Та семья до сих пор с ним в ссоре! Повсюду рассказывают, что Бретьяно их обманул – а чем он виноват? И ты же, ты же ещё после этого…»
Мать не договорила: отец одним ударом опрокинул её на землю. Вскочил – и дальше бил тоже молча: без брани, без угроз. Молчала и мать, скорчившись на земле и закрывая руками голову. Помертвевшая Патринка вжалась в перину, зажала ладонями уши. Никогда прежде она не видела, чтобы отец избивал мать. Он не бил её, даже когда Магда приносила к палатке пустую торбу и все они ложились спать на голодный желудок… Трясясь от страха, она услышала, как отец отшвырнул жену и молча, не оглядываясь, ушёл в темноту.
Через неделю они вернулись в табор.
Самое удивительное было, что Бретьяно их принял. Он за эти годы стал только богаче, приобрёл ещё больше уважения. Увидев у своей палатки Йошку с едва живой женой и оборванными дочерьми, он сразу всё понял. Цыгане потом бурчали, что этому паршивцу Йошке не пришлось даже прилюдно просить прощения. Бретьяно не упрекнул бывшего друга ни словом – словно не было ни страшной ссоры, ни тяжёлого оскорбления, ни этих пяти лет, прожитых врозь. Казалось, Бретьяно всё забыл. Цыгане, искренне восхищаясь его великодушием, брезгливо посматривали в сторону Йошки:
«Явился, как хвост прижало, тьфу… Где только совесть у цыгана? Другой бы до конца дней своих не осмелился на глаза показаться, а этот!..»
«Хватит, ребята, – останавливал такие разговоры Бретьяно. – Дело прошлое. Мало ли, какие глупости человек делает… Своих бросать нельзя, это
