Двигатель автобуса рычит так громко, что разговаривать трудно. Впрочем, я и не стремлюсь беседовать, а для развлечения у меня при себе камера и мой блокнот, хотя из-за тряски некоторые строчки похожи на каракули мертвецки-пьяного.

Уже давно стемнело, когда после длинного дня ухабистой дороги… пыли… ремонта проколотых шин наш невеселый караван добрался наконец до лагеря рядом с городком Бависпе, на берегу одноименной речки. Лагерь оборудовали для экспедиции заранее, нас ожидал готовый обед. Все были вымотаны до предела.

Мы быстро поели, перебросились парой слов и разбрелись по палаткам. Сейчас стоит тишина, за исключением, разумеется, храпа Большого Уэйда, но я уверен, что сегодня ночью это не помешает мне уснуть. Темнота по приезде не дала мне рассмотреть окрестности. По дороге в автобусе я размышлял, что, наверно, надо разыскать родителей Магдалены и рассказать им, что приключилось с их дочерью. Но сообразил, что не было случая спросить, как ее фамилия. Да и вообще, что я им скажу?

7 мая 1932 года

Бависпе, Сонора

Неделя выдалась суматошной. Прошла она в приготовлениях и планировании нашей первой вылазки в Сьерра-Мадре. Несколько раз выбирались в однодневные походы в предгорья, чтобы дать акклиматизироваться и людям, и животным. Вдоль реки оборудовали грунтовую взлетно-посадочную полосу с масляными фонарями и ветровыми носками для «воздушных сил» экспедиции, насчитывавших пять самолетов, включая самолет Спайдера, который ежедневно облетал горы, выискивая диких или, как их еще называли, потерянных апачей.

Мне выделили гнедого мула по кличке Бастер, милого и не-тряского, к тому же охотно прощавшего мне отсутствие навыков верховой езды. Хесус получил ослика Мини, на которого вьючили наше фотографическое оборудование. Мальчишка трусил на своем осле позади меня, ни дать ни взять Санчо Панса. Большой Уэйд ехал на крепком гнедом, отчаянно бранясь для услаждения как собственного слуха, так и слуха каждого, кто оказывался в пределах слышимости.

– Дурдом какой-то, – ворчал он. – Заметил кто-нибудь, что ни наш почтенный мэр, ни достославные члены оргкомитета не идут с экспедицией? Нет, вместо себя они посылают толстого, пожилого пьяницу-фотографа, чтобы он угробил остатки здоровья и привез им отпускные фотокарточки.

И правда, пока экспедиция напоминает увеселительную поездку на каникулы. Красивая новая страна. Очень похоже на то, что рассказывал Большой Уэйд: предлог для того, чтобы вывезти кучку богачей на охоту и рыбалку в Сьерра-Мадре. Проводники то и дело сопровождают желающих пострелять оленей и перепелок либо поудить форель в чистых горных ручьях неподалеку от Бависпе. В эти дни наша главная обязанность – фотографировать сияющих от счастья победителей с добытой дичью или уловом. Негативы мы отправляем самолетом в Дуглас, и они регулярно появляются на страницах «Дуглас Дейли Диспетч». День спустя пилот возвращается с газетами, и добровольцы имеют возможность полюбоваться своими портретами с такими, например, подписями: «Мистер Дадли Чалмерс из Гринвича, Коннектикут, с 14-дюймовой форелью, пойманной им на муху в ручье Санта-Мария, крошечном притоке реки Бависпе» или «Мистер Чарлз Макфарлейн и его английский пойнтер Брюстер с добытой ими виргинской куропаткой». Похоже, никто не торопится ринуться на поиски пресловутых индейцев-апачей.

По вечерам под большим навесом накрывают общий обед – и для добровольцев, и для персонала. И, так уж повелось, этот обед мало напоминает спартанскую трапезу военного лагеря, скорее уж – застолье на каком-то официальном мероприятии, с сервировкой и официантами. Помимо припасов, привезенных из Дугласа, повара стараются подать на стол продукты окрестных крестьянских хозяйств, а также свежую дичь и рыбу, так что, по мнению большинства, едим мы очень хорошо.

И хотя за обедами царит своего рода демократический дух, потому что все столуются вместе, занятно наблюдать, как общество во время еды непременно разделяется на отдельные группки. Ковбои садятся за стол вместе, то же самое делают и конюхи, и бывшие военные, и богатые наследники. А вот Джозеф и Альберт Вейлоры поставили себе палатки у реки на околице деревни. Они готовят себе отдельно и вообще держатся особняком.

Наш обеденный кружок, с некоторыми вариациями, состоит из Маргарет, Большого Уэйда, Спайдера Кинга, Браунинга и вашего покорного слуги. Нередко с нами садится Толли. Сдается мне, потому что мы не склонны осуждать его… особенности. А вот некоторые его богатенькие ровесники, и тем более военные, прямо-таки боятся находиться с ним рядом, как если бы он был заразным. Причем не слишком стараются скрывать свое презрение, а кое-кто в открытую насмехается над ним.

И вот что я должен сказать о Толли: какой бы бабой он ни был, у него есть известная сила характера; он откровенно и совершенно не смущаясь говорит о своих свойствах. По большей части он не обращает внимания на оскорбления и издевки и даже в некотором роде поощряет их. Особенно любит подкалывать его Уинстон Хьюз, сын стального магната. Это туповатый и флегматичный тип из Йельского университета, с близко посаженными глазками и этаким самодовольно-насмешливым выражением физиономии, словно его шутки способны оценить только посвященные. Вчера за обедом он под хихиканье соседей по столу передразнивал изысканные манеры Толли. А вот Толли подошел к нему, подчеркнуто дружески положил руку на плечо и, наклонившись, громким шепотом сказал:

– Уинти, тебе стоит прекратить подражать мне, а то все догадаются, что ты мой любовник.

Хьюз так и подпрыгнул на стуле.

– Боже правый, Филлипс, – прошипел он, густо краснея. – Убери от мня свои поганые лапы, а то я из тебя душу выну!

– До встречи в моей палатке, крепыш, – проговорил Толли, посылая ему воздушный поцелуй.

Толли вернулся за наш стол.

– Господи, ну и придурок, – сказал он. – Удивительно, как он в Йель-то поступил. Должно быть, его папаша профинансировал им какую-нибудь лабораторию.

– Знаете что, дорогуша, – произнесла Маргарет, – а этот Уинстон действительно намерен вынуть из вас душу.

– Маргарет права, – сказал я. – Зачем вы провоцируете их, Толли? Прямо-таки напрашиваетесь?

– Чего вы оба от меня хотите? – осведомился Толли. – Чтобы я притворялся, что не такой, какой есть? Расхаживал вразвалочку, как какой-нибудь мачо-ковбой? – Он нагнулся к Маргарет и с неподражаемой интонацией произнес: – Эй, милашка, пошли поваляемся на сене.

Маргарет расхохоталась.

– Ну конечно, Толли. В любое время.

– Так-то лучше, Толли, – сказал я. – Вам бы стоило вести себя хоть немного не как…

– Не как кто, Джайлс? – спросил он. – Не как педик? Не как малохольный? Не как псих?

– Ну да, – с казал я. – Не как гомосек. Так деревенские мальчишки называют таких, как вы. Хотя,