- Нет, Лёха, сказки – это то, чего быть не может. А фантастика, особенно научная, рассказывает о том, что как бы может быть, или когда-нибудь будет, или уже есть, но мы об этом не знаем.

- Всё равно, - говорю, - мне интересна жизнь, а не выдумка.

- Так вот фантастика и выдумывает: а какой была бы жизнь, если бы?

- Если бы что?

- Ну, блин, не знаю, если бы, например, на нас напали инопланетяне. Или если бы создали «машину времени». Или… если б кто-то вдруг заимел какую-нибудь суперспособность!

- Братья Стругацкие хорошо пишут. Мне нравится.

- Лёха! – Брюню явно что-то взволновало. – А какой суперспособностью ты хотел бы владеть?

Я растерянно отвечаю:

- Даже не знаю.

- Классно было бы, - говорит Саня, - при желании становиться невидимым.

- Да, - говорю, - прикольно…

- Можно было бы, - продолжает развивать свою мысль Брюховецкий, - можно было бы попасть незамеченным к Ленке Ланько и зырить, как она в душе моется.

- Это да…

- Или хорошо бы уметь видеть сквозь стены. Можно было бы тогда пойти к женской бане…

- А я вот слышал, в Америке сделали такие очки, с помощью которых можно видеть человека без одежды.

- Та ну, это брехня! Это научно невозможно.

- Фиг его знает. Я бы от таких очков не отказался. По приколу.

Хотя на самом деле я больше мечтал заполучить обыкновенный бинокль.

В доме напротив на четвёртом этаже жила красивая девушка. Вечерами, перед тем как лечь спать, она, стоя перед большим овальным зеркалом, переодевалась в ночную рубашку. Перед этим она никогда не забывала задёрнуть окно занавеской, но белая занавеска была полупрозрачной, и пока моя красавица не выключала в комнате свет, я во все глаза наслаждался будоражащим эротическим зрелищем. Эти минуты были самыми любимыми и сладостными в течение дня.

Одно было плохо. Я приходил домой около одиннадцати. И бывало, что моя красивая соседка из дома напротив уже спала, её окно безжизненно чернело и я ложился спать, разочарованный и злой, чувствуя себя обманутым и брошенным. Но приходить домой раньше я, к сожалению, не мог. Во дворе всегда находилась куча всяких насущных дел: ну там пацаны, футбол, сигареты, пиво, анекдоты, разборки, драки, туда-сюда… Это раз. Да и не хотел я лишний раз пересекаться с матерью. Я предпочитал вернуться домой после того, как мать уснёт: тихонько открыть входную дверь и тихонько пробраться в свою комнату. Это, значит, два.

Почти два года я любовался ею на расстоянии. Я узнал со временем, как её зовут, где учится… Но познакомиться с ней я так и не решился. Так она и не узнала никогда о своём тайном и, можно сказать, верном поклоннике.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ девятая

О спорт, ты – мир!

Со спортом у меня никогда не складывались хорошие отношения. Мы старались поменьше собой друг друга обременять.

Гантели, правда, мне мама купила. Пятикилограммовые. Но основную, большую часть времени, они преспокойно пылились под диваном.

Изредка на меня что такое накатывало, какая-то необъяснимая тяга к физическим нагрузкам, обычно это случалось после прочтения какой-нибудь интересной книге о знаменитом спортсмене или просто о сильном человеке, и я доставал из под дивана гантели и занимался физическими упражнениями до седьмого пота. Качал бицепс, трицепс, грудь, плечи… Моего энтузиазма хватало, от силы, на дня три-четыре. После чего гантели на несколько месяцев вновь отправлялись на своё привычное место.

В седьмом классе, находясь под сильным впечатлением от рассказов Джека Лондона «Мексиканец» и «Кусок мяса», я записался в секцию бокса. Десять месяцев я посвятил себя этому виду спорта. Настолько долго я потом никогда ничем не занимался – в плане спорта. Мне нравился бокс. Я получал удовольствие от тренировок. Меня умиротворяла лёгкая приятная усталость после тренировки.

Тренер меня хвалил, мне это льстило. Я был тщедушный, худенький подросток, но Андрей Васильевич – наш тренер – утверждал, что у меня «реакция раздрочённой кобры». На ринге я держался свободно, был лёгким, юрким, удары наносил резко, телесно.

Короче, делал успехи. Это всегда окрыляет, стимулирует дальнейшее увлечение. Я уже всерьёз задумался о спортивной карьере. Но вдруг произошёл неприятный казус.

В то советское время у дворовых ребят было не так уж много развлечений. Среди прочих были массовые драки: на дискотеках, в карьерах, двор на двор, район на район… Различий между нами особо не было, приходилось разделять на своих и чужих по месту жительства. Если ты по каким-то причинам оказывался на другом конце города, и тебя ещё угораздило столкнуться с однолетками или ребятами постарше, то первый же вопрос касался именно этой щекотливой для тебя темы: «Ты с какого района?». И твой ответ являлся для тебя приговором.

Гуляли мы однажды в Голосеевском лесу. Не помню по каким причинам нас туда занесло. Нас было шестеро: Саня Куренной, Миша Науменко, Саня Шевченко, Гриша Семченко, Андрюха Додин и я. был тёплый весенний день. Настроение под стать погоды- солнечное. Мы беззаботно веселились и, как гласит знакомое до оскомины литературное клише, ничто не предвещало беды.

Мы первые увидели их. Встречи ещё можно было избежать. Достаточно было повернуть назад или, хотя бы, свернуть в сторону. Мы взглянули на Куренного. Он всегда был нашим лидером – ему и полагалось принимать решение. Если бы он решил обойти тех ребят стороной, мы бы все с радостью его поддержали (те пацаны были явно нас старше), но он понимал, что его авторитете пошатнулся бы в наших глазах. Предполагаю, что так он и думал. Даже не думал, на это не оставалось времени, он так чувствовал. Куренной был прирождённым лидером. Время от времени у меня возникали с ним конфликты. Не потому что я оспаривал его лидерство, боже упаси! Не люблю командовать почти так же сильно, как и подчиняться. Нет, я не желал занять его место, ноя позволял себе иметь своё мнение и поступки. Пару раз мы дрались с ним, и в результате никто не считал себя поверженным. В конце концов, он сделал хитрый ход – он стал называть меня лучшим другом. Он, как мудрый начальник, сделал меня своим замом. Но я нисколько не дорожил его расположением. Если б он посмел выгнать меня из компании, я бы не скучал. В одном только нашем дворе было отдельные четыре шайки, как-то исторически так