полностью брали управление. Настоящее терялось за ними, прошлое было инструментом болевых кнопок, а будущее переставало что-то значить, ещё маячило, но было далеко, пока всё полностью не растворялось в этой зловонной жижи, что когда-то было человеком.

Заир подошёл ближе, взглянул на человеческий силуэт, манекен в грязной одежде, с подогнутыми к животу ногами, и припрятанной у груди пустой бутылкой, взятую в сладкие объятия. Отец развернулся к стене, будто пытался спрятать лицо, а может и полностью себя.

— Вставай, — мой холодный голос прозвучал неестественно, словно принадлежал не мне.

Обида жгла изнутри, если бы он только попытался, если бы только обратил на меня внимание после смерти матери, если бы отговорил, заставил лечиться, если бы сделал хоть что-то. Размазня, не смог уберечь ни родных, ни себя. Перед глазами поплыло от подступивших слёз, сморгнула их, под пристальный взгляд.

— Что? Не вписываемся в представление идеальной семьи? Какая жалость, а я так надеялась. — Ненадолго стало легче, от этого несдерживаемого выпада, потом захотелось прикусить язык. — Прости.

Заир вытащил бутылку, поставил её на пол и поднял отца под руки, хорошенько его встряхнув. Старый замычал, попытался воспротивиться, Заир ещё раз его встряхнул, и тот сразу открыл глаза.

— Ты мне обещал, — только и смогла сказать в затуманенные глаза.

— Дочь, ты, а это? — Попытался устоять на ногах, пока Заир его снова не подхватил и не поставил к стене, сполз вниз и махнул рукой. — Не могу я, понимаешь? Не могу. Отстань ты уже от меня! Что таскаешься постоянно, слышишь, отстань.

Мимолетное желание разбить бутылку об его голову озарилось вспышкой и потухло, он даже на ногах устоять не мог, а я не могла больше вымолвить и слова.

— Посмотри на это всё, моё детище, сокровище моё, — Отец вознёс над собой руки, растопырил пальцы, встал на колени и принялся обнимать стены, да целовать их. — Всё сожжено, всё.

Заир подхватил его под живот, не желая больше смотреть на театр одного актёра, и потащил на выход, как бревно, что барахталось и крутилось.

— Кто, быстро поставь меня, ты, — Вовка рвался, пытался возмущаться, но больше никто не желал его слушать. — Дитятко моё круглосуточное, оставьте меня с ним. Дочь, быстро скажи этому, этому, как тебя вообще величать-то?

Заир выгрузил отца на заднее сидение, тот встрепенулся, приложился головой о крышу и притих. Осмотрел салон, потом свою мятую олимпийку, грязные штаны, шмыгнул носом и постарался оттереть рукавом пятно на стекле, что образовалось от подошвы кроссовка.

— Куда едем? — Заир отдал мне навигатор, вбила адрес.

— Имя у водителя есть? — хриплым голос ломался, неприятно скрежетал.

— Что собираешься делать с ним? — Заир игнорировал Вовку, я была ему благодарна и за это, весомого ничего не было бы сказано, а перепалка могла продолжать долго.

— С кем это? Со мной?

— Не знаю, — вцепилась пальцами в ремень безопасности, понимая, что эти крысиные бега продолжатся. Не могла я отступить, не могла бросить его, как проклятье.

— Своей бы жизнью занялась, как дура за мной таскаешься. — Старый не унимался, жалил словами, терзал, знал, что до живой плоти обязательно достанет.

Заир сжал руль, костяшки пальцев побелели, придерживая меня рукой, он сделал резкий поворот, отца бросила с одной стороны в другую, только синяя олимпийка быстро мелькнула в зеркале заднего вида, глухой удар и невнятное мычание. Заир посмотрел мне в глаза, без слов давая понять, что такое терпеть он не намерен.

— Понял, шеф, понял, — Вовка поднялся, потирая лоб. — Прости дочь, с горяча.

— Лечение? — Заир по-прежнему придерживал меня рукой, поёжилась, но убирать его руку не стала.

— Он не ляжет, а без согласия нельзя. Да и есть ли смысл?

— Упечь меня думаете? Одна отдушина осталась, и её отнять собираются. Шиш вам.

— У отца друг есть хороший, у него клиника реабилитационная в черте города. Узнаю, смогут ли его поддержать месяц-другой, а там сам закодироваться захочет. Попробовать стоит. — Заир притормозил у подъезда и припарковал машину.

— С чего ради-то захочется? А?

— Нет, я сама, спасибо.

— Эй, Большая, хватит отнекиваться, с тебя на сегодня потрясений хватит, — теплый, проницательный взгляд не терпел отказов, он подавлял под собой с теплотой и заботой, пользуясь моей уязвимостью. — Давай так, я позвоню, узнаю, а потом уже думать будем. Хорошо? — Кивнула.

— Позвонит он, дочь, ау, ты отца упечь решила, хороших поступков не помнишь совсем?

За сегодня действительно было много всего, и не хотелось стать ещё более ничтожной в его глазах, показать все слабости, обнажиться, не понимая, что творится в его голове. Хотелось верить, поддаться, но страхи уже ощетинились, выпустили иголки.

— О нет, нет, нет, — перегородила Заиру путь, не давая ступить дальше, с отцом наперевес. — Я дальше сама, правда. Спасибо, что помог, я так тебе благодарна, ты даже не представляешь.

Попыталась расцепить его руку, отобрать отца и уйти, но Заир только вскинул бровь.

— Как ты с ним собираешься справиться?

— Она-то? Два года назад бабке шкаф-купе на пятый этаж затаскивали, с такой дочкой и сын не нужен.

Заир сжал челюсть.

— Слышал, ты меня недооцениваешь.

— Не поверю, никогда, что ты смогла бы такое поднять. — Обошёл меня, и направился к подъезду.

Только бы бабашка узнала меня, и на сегодня всё закончилось.

Глава 32

Заир шел спокойно, отец перестал выкабениваться, и повис на его руке как плюшевая игрушка. На четвертом этаже показалась баба Люда, при виде отца она отошла в сторону, нахмурилась, кожа вокруг правого глаза отдавала синевой.

— Раскольников объявился.

— Теть Люда, случайно я, не рассчитал силы, молоток и отлетел.

— Конечно, Вовочка, хорошо повернулась вовремя, а ты гляжу, в сопровождении.

— Вы полицию вызовите, теть Люд, скажите, что меня насильно упечь хотят.

— Раз так Вовочка, то телефон сломан мой, а уши совсем не слышат, кому позвонить?

— В полицию, — громче произнёс отец.

— Что старость делает, ничего не слышу. — Сказала уже баба Люда мне и улыбнулась. — Не смотри так, и правда случайно отлетел, надо же, так удачно, — она показала пальцем на глаз и засмеялась.

— Как бабушка? — Спросила украдкой, с надеждой.

— Всё так же, девочка моя, — она погладила меня по руке, и я поняла, всё вернулось к своему началу.

Не понимаю. Врачи говори о семейной обстановке, но неужели она должна строиться вокруг отца, он никогда не являлся её центром, он был сбоку. Может для неё всё выглядит по-другому? Она заботилась обо мне, воспитывала, вкладывала силы, а отец остался один. Может именно это так сильно связало её память, что теперь она могла видеть только его.