Ястреб не ответил ей. Снова его глаза встретили взгляд женщины, притягивая ее. И Аррен, стоя поодаль, с беспокойством наблюдал за этой сценой.

И вдруг неожиданно она задрожала и сказала шепотом:

— Я знаю тебя…

— Да, сестра… Как говорится, рыбак рыбака видит издалека…

Странно было наблюдать, как она в испуге отпрянула от мага, видимо, желая бежать от него, и в то же время страстно стремилась к нему, как бы пытаясь броситься перед ним на колени.

Он взял ее за руку, удерживая от того и другого.

— Хочешь ли вернуть назад свою силу, свое мастерство и все имена? Я могу сделать это для тебя.

— Ты Верховный Маг, — прошептала она. — Ты — Король Призраков, Властитель Темной Страны…

— Нет. Я не тот. Не король. Я человек, смертный, твой брат, такой же, как и ты.

— Но ведь ты не умрешь?

— Умру — в свой срок.

— Но придешь назад и будешь жить вечно.

— Нет. И ни один человек этого не сможет.

— Тогда ты не он… не тот, Великий… из Тьмы, — сказала она, насупясь и поглядывая на него чуть искоса и уже с меньшим страхом. — И тем не менее ты Великий. Или вас двое? Как тебя зовут?

Суровое лицо Ястреба на мгновение смягчилось.

— Я не могу сказать тебе это, — ласково произнес он.

— А я могу открыть тебе одну тайну, — сказала она. Теперь она выпрямилась и встала к нему лицом, и в ее голосе и осанке проглянуло былое достоинство. — Я не хочу жить и жить вечно. Я бы предпочла вернуть имена вещей. Но они ушли. Их больше нет. Имена больше не имеют никакого значения. Больше нет никаких тайн. Хочешь знать мое имя? — Ее глаза загорелись огнем, кулаки сжались, она наклонилась к нему и прошептала: — Меня зовут Акарен. — Потом громко завизжала: — Акарен! Акарен! Мое имя — Акарен! Теперь все знают мое тайное имя, мое истинное имя, и нет больше тайн, и нет истины, и нет смерти… смерти… смерти… смерти…

Она выкрикивала это слово с рыданием, и с губ ее стекала слюна.

— Успокойся, Акарен!

Она сразу стихла. Слезы текли по ее лицу, грязному и мокрому; а пряди неубранных волос прилипли к щекам.

Ястреб взял в ладони это сморщенное, заплаканное, грязное лицо и очень легко и нежно поцеловал ее в глаза. Она стояла не шевелясь, закрыв глаза. Тогда он коснулся губами ее уха и сказал что-то на Древнем Языке, потом еще раз поцеловал ее и отпустил.

Она открыла глаза, какое-то время глядела на него задумчивым, вопрошающе-удивленным взглядом. Так смотрит на мать новорожденное дитя — и так смотрит мать на ребенка. Потом медленно повернулась и пошла, вошла в дверь и закрыла за собой: все это она проделала в молчании, и пока они могли ее видеть, на лице ее сохранялось все то же задумчиво-удивленное выражение.

Так же молча маг повернулся и направился назад, к дороге, а вслед за ним и Аррен. Он не осмеливался задавать вопросы. Вскоре маг остановился посреди погибшего сада и сказал:

— Я вынул из нее имя и дал ей новое. И поэтому она чувствует себя примерно как только что родившаяся — или рожденная заново. Больше ей ничем нельзя помочь и не на что надеяться.

Голос у него был напряженный и какой-то сдавленный.

— Она была женщиной, наделенной истинной силой, — продолжал он. — Не просто колдунья или изготовительница всяких зелий, но женщина, владеющая знаниями и искусством и использующая их для сотворения красоты. Честная, гордая и благородная женщина. Ее искусство было ее жизнью. И вдруг все ушло и ничего не осталось. — Он резко отвернулся и пошел прочь между рядами деревьев, остановился под яблоней и постоял некоторое время возле ствола, спиной к Аррену.

Аррен ждал его под горячим солнцем в редкой тени, отбрасываемой листьями. Он понимал, что Ястреб пристыжен тем, что, поделившись с Арреном своими чувствами, он возложил на плечи юноши излишнее бремя; и действительно, мальчик не знал, что ему сказать или сделать. Но в душе он разделял горе своего спутника, правда, теперь уже не чувствуя к нему того пылкого обожания, что вначале, но мучительно сострадая ему, как будто между ними возникла сокровенная связь, соединившая их нерушимыми узами. Ибо теперь он начал понимать, что любовь в значительной мере есть сопереживание, без которого она поверхностна, неполна и недолговечна.

Вскоре Ястреб вернулся к нему через зеленую тень сада. Не говоря ни слова, они пошли дальше рука об руку. Стало жарко, недавний ночной дождь высох на листьях и впитался в землю; пыль поднималась над дорогой из-под их ног. Начало дня показалось Аррену тоскливым и скучным, как будто зараженным ночными сновидениями; теперь же он испытывал удовольствие от солнечного жара и облегчение, когда дорога шла в тени; ему было приятно, что можно вот так просто идти и идти, не утруждая себя раздумьями и недобрыми предчувствиями о том, что ждет их там, куда они направляются.

Это было очень кстати, потому что там они ничего не добились. Все послеполуденное время они разговаривали с людьми, добывающими в карьере земляные краски, а затем торговались из-за нескольких камешков, которые будто бы и являются пресловутым эмалевым камнем. Когда они тащились назад к Сосаре под вечерним солнцем, словно придавившим невидимой тяжестью их головы и шеи, Ястреб сказал:

— Это всего-навсего голубой малахит; но мне кажется, что ни здесь, ни в Сосаре никто не видит разницы.

— Они тут все какие-то странные, — отозвался Аррен. — У них, похоже, все так: они нигде и ни в чем не видят разницы. Об этом вчера вечером тот мужичок сказал старосте: «Ты не можешь отличить настоящую лазурь от голубой грязи»… Они жалуются на скверные времена, но не знают, когда эти скверные времена начались. Они говорят, что их работа превратилась в дрянную подделку, но ничего не делают, чтобы исправить положение; они даже не видят разницы между ремесленником и творцом наговоров, между простой ловкостью рук и искусством магии. Похоже на то, что у них в головах что-то испортилось — то самое, чем они различают рисунки и оттенки красок. Будто для них все в мире теперь одного цвета — грязно-серого.

— Ну да,