— Тёть Дин, мы можем поговорить по-взрослому? — спросил он хмурясь и сцепив руки.

— Хорошо, по-взрослому, так по-взрослому, — кивнула я, внимательно рассматривая этого взрослого, которому только в начале апреля исполнилось одиннадцать.

— Я всё знаю, про папу, и про то, как я появился, — выдал Миша.

— Миш, но мы ведь никогда не скрывали, что у тебя другая мама, просто никто не знает, где она есть. А папа твой вот он, — осторожно подводила я его к причине таких мыслей.

— Да, — согласился со мной ребёнок. — Но ведь папа хороший человек?

— Хороший, — согласилась я, видя, что мальчишку нужно только выслушать.

— И как офицер он хороший. Его в той части до сих пор помнят, фотография его на аллее почёта. Так может, если я мазолить глаза не буду, ты его простишь за тот проступок? Он же раз только оступился. Ну слаб на передок оказался, — горячо убеждал меня Мишка.

— Чего-чего? На что он слаб? — эта странная фраза, прозвучавшая от одиннадцатилетнего ребёнка, звучала так странно, что я рассмеялась.

— На передок, так баба Шура говорит, — буркнул Мишка.

— Миш, ты прости, — поняла я, что моя реакция его задела. — Ой, не могу! Понимаешь, Миш, взрослым быть очень не просто. И иногда, взрослые совершают такие поступки, за которые потом нужно нести ответственность. То, что случилось, произошло очень давно. Мы оба научились на этой странице нашей жизни. И, если уж мы с тобой говорим как взрослые, то моя гордость, как женщины, была очень обижена. Но я лишний раз убедилась, что могу и должна уважать своего мужа, как достойного человека и мужчину. В том числе, и потому, что он не бросил тебя и не отказался от ответственности.

— То есть я вам не мешаю? — уточнил заметно повеселевший Миша.

— Вообще ни разу такого не было, — честно ответила я.

Узнать первоисточник таких знаний, мыслей и планов труда после этого не составило. Недолго подумав, я решила, что нужно идти домой. Как у командира части, у нас дома был телефон с выходом на межгород. Отправив детей гулять, я набрала код междугороднего коммутатора и заказала разговор с давно покинутой частью.

Бывшая повариха на прямой вопрос даже не отнекивалась.

— И чего? Парень уже вырос. Это не со слюнявым мелким мучаться. И полы можно велеть помыть, и убраться, и в магазин. Чего он у вас там отсиживаться будет? Да и тебе он зачем, мужевы гульки вспоминать? А мне и помощь по дому, да и денежка хорошо помогала в своё время, и сейчас лишней не будет, — слышала я в трубке.

— То есть, — бешенство накрыло меня так, что мне было всё равно на замершего на пороге мужа и шмыгнувших на лестницу детей. — Вам не хотелось больше возиться с маленьким ребёнком, и поэтому вы спихнули Мишу отцу. Но потом поняли, что вместе с ребёнком исчезли и деньги, которые вы на него получали. А тут и мальчик подрос, и вы решили, что пора и деньги вернуть, и работника по хозяйству получить, чтобы задания ему нарезать? И поэтому настраивали мальчика, что он здесь не нужен, мешает, и что у отца из-за него проблемы с женой?

— А тебе-то что? Не убудет от тех денег с вас, а прав вы на Мишку не имеете, — ответила мне повариха.

— Мы прав не имеем? — последнее, что я смогла спросить спокойно.

А потом я как взбесившаяся лошадь, закусила удила. Орала я так, что потом хрипела два дня. Что если ещё раз, хоть один писк и напоминание о себе, я до Кремля дойду, подниму всю подноготную до седьмого колена, всю недостачу высчитаю по столовой за всю её жизнь, и доживать баба Шура будет свой век в Воркуте.

— Прав у меня нет, я вам такую кузькину мать покажу, что даже слово такое забудете! — закончила я разговор.

— Что случилось? — мялась на пороге Полина.

— Ничего страшного, — успокоил её Генка. — Видимо, жена на пост первого секретаря метит, вон, речь уже репетирует.

Фраза, произнесённая Хрущёвым в Сокольниках на выставке перед американским вице-президентом Никсоном, быстро стала известна всему Союзу.

— А ты б сейчас лучше помолчал, — злость проходила медленно. — Ты вообще, как выяснилось, слаб на передок.

— Да? — положил на полку в прихожей свою фуражку Генка и обнял меня. — Зато тыл у меня надёжен, как у Советского Союза в Великой Отечественной.

— Мам Дин, а это значит я туда больше не поеду, да? — впервые назвал меня мамой Мишка.

— Да, именно это и означает, — улыбнулась я.

Глава 21

Иногда случается так, что вроде живёшь обычной жизнью, но появляется стойкое ощущение, что жизненные весы наконец-то пришли к равновесию и застыли в этом положении. Как в предложении, в котором все знаки препинания расставлены верно.

У нас был дом, большой и уютный. Не совсем обычный, всё-таки считай двухэтажная квартира, но всё здесь было сделано нами, и нашей большой семье здесь было уютно и спокойно. Была работа, где каждый из нас ощущал себя необходимым. Было уважение окружающих, были друзья. Общие на всю часть субботники и праздники. Впрочем, даже стихийные субботники, заканчивались такими же стихийными чаепитиями.

Вся часть жила по пятидневной неделе с дежурствами на выходных, к праздникам вдоль внутренних дорог части и на зданиях вывешивали алые флаги. И только на одну ночь, тридцать первого декабря, включалась уличная разноцветная гирлянда. Хотя каждый год доставали бережно смотанные кабеля с гнёздами для лампочек. Лампочки хранили отдельно, в специальных коробках. Их проверяли, обновляли по необходимости. Некоторые заново красили. Цветного стекла не было, и мы просто окунали обычную лампочку в краску и давали ей высохнуть. Вроде ничего сложного и необычного, но неизменно вызывало восторг у детей и взрослых.

— Горит! Ура, горит! — с криком отлипали от окна наши мальчишки, когда ровно в семь часов вечера вспыхивали гирлянды.

И так было почти у всех. По крайней мере, уже минут за десять до включения почти во всех окнах торчали детские личики.

С этого момента у нас дома начиналась подготовка к новому году. А потом мы шли на детскую площадку, где чуть в стороне от детского городка была сохранена