по византийской «табели о рангах», между ним и юным императором будут находиться «промежуточные» фигуры, обладавшие большими полномочиями. В таком случае положение опекуна не отличалось бы устойчивостью. А Михаил вполне резонно заметил как-то, почти вскользь, что его нынешний сан малопригоден для той высокой миссии, которую он на себя взял. Чтобы по праву слыть вторым после царя человеком в государственном управлении, ему нужен был сан деспота. Вновь собрали совет, на котором присутствовал синклит и синод. Опять началось обсуждение вопроса, причем, как можно легко понять, Палеолог заранее проговорил со своими сторонниками данную тему и вполне определенно мог рассчитывать на то, что его поддержат.

«Для чего бы Палеолог стал ежедневно обеспокоиваться заботами и питать в себе столь сильный страх, если бы, принимая под свою опеку такой народ, не имел в виду своей пользы? — риторически вопрошали многие архиереи. — Опекуну царя позволительно уже величаться деспотом. Через это он сохранит чувство любви к тому, кто самым своим рождением назначен царствовать, и воздаст ему благодарность за свое достоинство. Что странного носить титул деспота тому, чей дед по матери, деспотствуя, совершил важнейшие подвиги против итальянцев? Разве мы не знаем, как чтит он Бога, как ревнует о добре, как сильно любит монахов и все церковное? Хорошо, если бы опекун царя, помимо чести быть отцом царя, был почтен и другими достоинствами».

Епископам возражали некоторые аристократы, замечая, что живы царственные дочери Ласкариса, и каждая из них после замужества может почтить царскими титулами своих избранников-мужей. В таком случае деспот Палеолог, если, конечно, он получит желанный титул, станет невольной помехой будущим царям. В этой аргументации вслух не произносилось, что при описываемой гипотетической ситуации Палеолог сам может когда-нибудь заявить права на царство, но все понимали, о чем идет речь.

Им оппонировали давний друг Палеолога Алексей Стратигопул и представители семьи Торникиев: «Не для одного ребенка все эти хлопоты о такой Империи и о таких делах. Мы должны подумать о правительстве, чтобы самим спастись. Разве неизвестно, в каком бедственном положении находится сейчас Римская империя? У нас верность престолу почитается, конечно, делом хорошим. Но если нет спасения — верность становится напрасной. Какой вред царству, если к его попечителю присоединено будет самое достоинство? Мы бы удивились, если бы кто вздумал управлять Римской империей как-нибудь иначе, а не монархически»[224]. Иначе говоря, сторонники Палеолога полагали, что деспотство Михаила укрепит царскую власть юного Иоанна IV Ласкариса, а только в ней — залог безопасности и процветания Византии. Наконец, как и ожидал опекун, его сторонники взяли верх, а голоса их противников смолкли.

Поняв, что это — практически единодушное мнение епископата и синклита, патриарх Арсений утвердил данное решение и ввел Палеолога на высшую (после царя, конечно) ступень в византийской иерархии, объявив того деспотом[225].

И, как оказалось, это назначение состоялось очень вовремя. Внешнее положение Никейского царства, окруженного врагами, оставалось очень сложным, и только человек сильной власти, человек характерный, способный сконцентрировать все силы Римского государства для отражения очередной агрессии, мог справиться со сложившейся ситуацией. В частности, узнав о смерти Феодора II Ласкариса, правитель Этолии и Эпира Михаил II Ангел, чей сын Никифор был женат на царской дочери Марии, решил заявить собственные права на Римское царство. Вскоре к нему подоспели союзники, преследовавшие, однако, свои цели в грядущем походе Михаила за царскую власть: король Манфред Сицилийский (1258–1266) и герцог Ахейский и Пелопоннесский Гийом II Виллардуэн (1246–1278). Сообща они собрали громадное войско и летом 1259 г. начали поход. Получив сообщения о продвижении латинян и эпирцев, Михаил Палеолог не стал медлить, направив навстречу врагам своих братьев севастократора Иоанна и кесаря Константина вместе с великим доместиком Алексеем Стратигопулом и великим примикием Константином Торникием с большим войском. Интересно, что помимо национальных греческих отрядов в армии византийцев насчитывалось много половцев, славян и турок[226]. Ускоренным маршем полководцы переправились через Геллеспонт, присоединяя к себе по дороге все римские гарнизоны и части. Наконец, на равнине Авлона, в Македонии, противники встретились.

Соотношение сил было не в пользу никейцев, а потому они пошли на хитрость, воспользовавшись тем обстоятельством, что все три союзника принадлежали к разным национальным группам, и их разъединяло гораздо большее, чем соединяло. Ночью перед битвой какой-то человек из византийского лагеря пробрался к правителю Эпира Михаилу II и поведал тому, что якобы герцог Ахайи и Сицилийский король тайно направили своих послов в византийский лагерь для переговоров. А потому, пока условия соглашения с ними до конца не определены, следует поспешать и спасаться бегством. Михаил повелся на эту уловку и побежал, увлекая за собой свое войско. Проснувшиеся сицилийцы и латиняне не могли ничего понять, поутру обнаружив отсутствие союзника. И в это время началась атака византийской армии, закончившаяся полным поражением противника; сам герцог Ахайи попал в плен к грекам. Победа была полная и яркая[227].

После такого события Михаилу Палеологу не стоило особого труда провести комбинацию, вследствие которой аристократы подняли вопрос о царском достоинстве опекуна-деспота. Казалось бы, никаких оснований даже поднимать такой вопрос не было. Он не приходился ему родственником и не был назначен покойным Ласкарисом в соправители Никейской империи. Однако здесь Палеологу невольно помогли представители аристократической партии, поставившие довольно неожиданный для византийского правосознания общий вопрос о легитимности наследственной монархии.

«Есть причины опасаться, — говорили друг другу некоторые высокие сановники, — что рожденный на престоле, имея нужду в очищении себя и образовании для хорошего царствования, будет особенно нечист. Потому что в царском дворце сопровождает его роскошь и нега, беседует с ним лесть, закрывается от него истина, и самое дурное подделывается для него под самое хорошее». И далее: «Наилучшее царствование есть не наследственное, которое получить, по скользкому жребию судьбы, может иногда человек недостойный. И не родовое, которое часто предвосхищается людьми развратными и самыми дурными, каким хороший правитель не захотел бы дать место и в ряду своих подданных — но то, какое предоставляется правительственному лицу испытанной и высокой доблести». Иными словами, царь должен быть избран из числа аристократов правительством Римской империи. Идеологам такой философии активно поддакивал Палеолог, заявивший в качестве примера, что, если, к примеру, его сын будет признан недостойным царствования, он своими руками устранит его с престола[228]. Это было смелое заявление: по существу, Михаил солидаризовался с олигархами, посчитав не вполне легитимной власть юного императора Иоанна IV Ласкариса.

Данное обстоятельство в корне меняло дело: если все решили, что «правильный» царь тот, кто избран аристократией,