Памфил сделал неожиданный выпад. Когда дикарь отшатнулся с залитым кровью лицом, он наступил ногой на его копье. Раздался сухой треск, тогда Памфил всадил острие своего копья ему в живот.

Второй тавр поудобнее перехватил топор. С ревом бросился к Хармиду, замахнулся… И рухнул на колени — из его спины торчала стрела.

Быстрая Рыбка снова натянула лук. Сваливший Конона дикарь повернулся к ней, но тут же осел в траву, схватившись за оперенное древко. Язаматка бросилась к Конону, но, после того как задрала ему хитон, опустилась на землю и тихо сложила руки на коленях — поняла, что помочь бессильна.

Памфил осмотрел двух оставшихся раненых. Поделился выводом с Хармидом: живы, но до Феодосии вряд ли дотянут.

Быстрая Рыбка сидела возле Конона, пока Памфил закидывал ветками трупы тавров. Копать врагам могилу он категорически отказался. Для своих вырыли две ямы в песке. Хармид помогал, лежа на здоровом боку.

Первым похоронили Каламида и зарезанного в телеге грека. За неимением вина совершили возлияние водой из ручья. Сожгли на костре в честь Ареса пропитавшуюся кровью доху тавра. Хармид с Памфилом смотрели на дым, веря, что вместе с клубами к небу отлетает душа товарища.

Язаматка подняла на подошедшего Памфила полные горя глаза.

— Кто он тебе? — спросил грек.

— Брат.

— Что нужно для обряда?

— Помоги кору с дерева содрать.

Грек с язаматкой оттащили тело раба к яме, опустили на выстланное корой дно. Быстрая Рыбка положила рядом с братом нож и камень, которыми он сражался. Насыпала в ногах горку углей. Потом с надеждой посмотрела на Хармида.

— Нужен мел для ритуального очищения, еще реальгар[166]в жертву огню… Если нет, подойдет что-нибудь белое и красное — любой предмет.

Памфил отрезал кинжалом кусок хитона, а Хармид вырвал красный войлочный подшлемник.

Закидав обе могилы песком и хворостом, положили сверху камни.

— Уходим, — сказал Хармид. — Тавры наверняка заметили дым. Нам нужно спуститься на хору, туда они не сунутся.

Вскоре остатки обоза выехали на проселочную дорогу.

Работавший в поле крестьянин проводил телеги удивленным взглядом. Странно: одна полупустая, другая завалена мешками. Первой управляет человек в линотораксе, второй — девчонка.

"Да не мое это дело!"

Он снова ухватился за ручки плуга, а идущий впереди сын принялся хлестать вола прутом.

Перикл вызвал Зопира в храм Деметры. Встретив в прихожей, усадил на клисмос возле жаровни.

Сразу перешел к делу:

— Готов стать правителем города?

— Так ведь Народное собрание выбирает.

Перикл натянуто улыбнулся.

— Зопир, в Народном собрании у тебя нет перспектив. На твоих руках кровь нимфейцев.

Ойкист отвел взгляд и, насупившись, сказал:

— Сами виноваты — клерухам жизни не давали.

— Согласен, но ты же не собираешься горожан переубеждать? — Перикл говорил спокойно, но веско. — Все изменится со сменой власти. Давай так… Правом, данным мне Советом пятисот, я назначаю тебя Первым архонтом Нимфея. Нужно организовать Народное собрание, провести выборы. Я лично предложу твою кандидатуру, а для убедительности построю возле входа пару лохов. Эскадра никуда не уйдет, пока ты не вступишь в должность. Да и эпибатам нужно отдохнуть перед штурмом Пантикапея, зализать раны… Впереди Таргелии[167], сделай их праздником примирения: принеси богатые дары богам, наведи порядок в городе, устрой агоны[168], ну, сам знаешь… Я на Боспоре не могу задерживаться — меня в Афинах ждут дела. Как возьму Пантикапей — сразу домой. Поэтому хочу, чтобы здесь настала спокойная мирная жизнь, без мести и междоусобиц. Ты будешь правой рукой Спартока, вы с ним теперь боевые товарищи.

— А Гилон?

— Делай с ним что хочешь. Пусть живет — все-таки он был избран Народным собранием. Можешь принять его в какую-нибудь коллегию магистратов, например надзирать за торговлей зерном или следить за порядком на рынке, опыт по управлению полисом у него богатый. Землю забери, но дом оставь, пусть зарабатывает на службе Афинам. В общем, тебе решать… Согласен?

— Дураком буду, если откажусь, — честно признался Зопир.

Перикл не мог скрыть улыбку.

— Отлично! Приступай. И вот еще… Скажи своим, кто в восстании участвовал, что я прощаю задолженность по налогам.

Оба одновременно поднялись, чтобы обняться…

Вскоре Нимфей преобразился.

Эпибатов и гребцов расселили по домам горожан. Лохаги с келейстами строго следили за порядком, не допускали бесчинств, воровства и насилия. Нарушителей били палками прилюдно без всякой жалости. Матросы спали в гамаках на триерах.

Опознанных горожан похоронили на некрополе возле Северной дороги, остальных отвезли в долину Тысячи холмов, где рабы несколько дней копали братскую могилу.

Покойников засыпали землей с подобающими обрядами до восхода солнца. Но было и новшество: афиняне запретили наем плакальщиц, прилюдное царапанье лица неутешными вдовами, а также громкие стенания родственников.

Объяснили так: раз Нимфей теперь входит в Делосскую симмахию, то вы должны соблюдать афинские законы. Поэтому готовьтесь на Великие Панафинеи присылать нам корову и паноплию, а на похоронах ведите себя скромнее. И скажите спасибо, что мы вам форос назначили всего в один талант серебра.

Пропавшим без вести Зопир пообещал построить кенотаф[169] на выделенные из городской казны деньги.

Погибших эпибатов он приказал похоронить на берегу, на открытом месте, чтобы в праздник Антестерий их душам было удобно покинуть могилу, и, паря в небесах, насладиться оттуда видом дионисийских шествий.

Всем известно, что душа умершего вселяется в птицу, так что ветер с моря в это время будет отгонять сирен, принявших обличье пернатых хищников — орла, степного луня, пустельги.

Геты унесли трупы погибших товарищей в степь. Несколько дней они предавались траурному пению и ритуальным пляскам вокруг погребального костра. Потом нетрезвые, черные от злобы и копоти, вернулись в казарму.

Брошенное на улицах оружие собрали, сосчитали, после чего кузнецы развезли его на подводах по своим эргастериям для починки и заточки. Писцы суетливо бренчали связками деревянных дощечек, еле успевая записывать, кто, куда, сколько чего повез.

Город подмели,