— Ночью тихо подойдешь к стенам, разведаешь, что и как. Если надо, возьмешь языка. К утру я должен знать все о крепости: сколько там ополченцев, сколько лошадей, какие настроения в городе… Понял?

Одрис кивнул.

— Вопросы? — рявкнул Перикл.

Эпистолевсы молчали.

Спарток спросил:

— А гадание?

— Времени нет. Ты бы еще предложил отправить послов к оракулу Аполлона в Дельфы.

Одрис досадливо повел плечами.

Перикл закончил:

— Хорошо. Тогда по местам. Да поможет нам Аполлон Боэдромий!

Филопатра тронула Лиру за плечо.

Говорила тихо, чтобы не разбудить вторую девочку:

— Вставай, моя хорошая, пора сделать то, о чем я тебя просила.

Аррефора с трудом разлепила глаза.

Филопатра горячо зашептала:

— Жрецы храма Кабиров в Нимфее прислали гиеродула, который сообщил, что из города вышла фаланга по направлению к Пантикапею. Утром гоплиты будут здесь.

Она показала на ойнохою.

— Зайдешь в сторожку возле храма Посейдона и предложишь охране вина. Скажешь, что тебя прислала я. Они знают, какое в храме Афродиты вкусное вино, поэтому не откажутся. Всем известно, что мы в вино добавляем мед и пряности. Я подмешала туда снотворное зелье… Как только они заснут, обшаришь помещение и найдешь ключ от калитки. Беги в сторону Нимфея. Когда встретишь гоплитов, передай офицеру ключ. Скажи, что фиасы Пантикапея не хотят резни… Справишься?

Лира кивнула.

— Умница, иди и ничего не бойся. Из акрополя тебя выпустят, я предупредила стражу.

Филопатра поцеловала аррефору в лоб. Потом повесила ей на шею испещренную буквами керамическую тессеру.

— Это письмо тоже передай офицеру.

Прижимая к себе сосуд, девочка вышла на теменос. Она внимательно смотрела под ноги, чтобы не споткнуться, поэтому не заметила, как от флигеля элевтер следом двинулась тень с такой же ойнохоей в руке.

Аррефора зашлепала сандалиями к храму Аполлона, опасливо поглядывая на колонны, за которыми сгустилась тьма. Свернула к воротам, затем спустилась к котловану. Прошмыгнула мимо огромной кучи камней, заготовленных для строительства пританея. И уже легко и радостно заторопилась по улице вниз, к морю, рассеченному надвое белой блестящей полосой.

В ночном саду заливался соловей. Луна подбородком цеплялась за верхушки кипарисов. Лицо девочки ласково трогал теплый ветер. Лира думала о том, как мама расцелует ее, узнав, что она спасла жизнь ей, папе и братьям.

Вот и храм Посейдона.

Лира сосредоточилась, понимая, что предстоит самая трудная часть задания. Внезапно от колонны отделилась фигура, двинулась наперерез. Аррефора остановилась, замерла в испуге, прижимая ойнохою к груди.

Человек быстро подошел к ней, зажал рот одной рукой и резко взмахнул другой. Лира некрасиво осела. Ойнохоя с глухим хлопком разбилась о плиту, а темная жидкость разлилась вокруг ног аррефоры.

Миртия закусила край капюшона, чтобы не закричать. Она не была готова к тому, что девочку зарежут у нее на глазах, словно жертвенную овцу.

Дождавшись, когда шаги убийцы смолкнут, меотка двинулась к сторожке, дрожащим голосом шепча молитву:

— О Небесная Афродита, Владычица Апатура, укрепи меня, твою преданную элевтеру…

Миртия поцеловала инталию на серебряном перстне, изображавшую Афродиту в окружении двух Эротов. Перед входом в сторожку глубоко вздохнула, взяла себя в руки. Распахнув ампехону[171], сдвинула фибулу на хитоне так, чтобы оголить плечо и приоткрыть грудь.

Широко улыбаясь, вошла.

— Мир вам.

Пятеро гоплитов пожирали меотку глазами. Они знали девушку — не раз видели на осенних Апатуриях[172]. Элевтер солдаты любили за то, что их ласки продавались, хотя и стоили дорого.

Купить любовь Миртии еще никому не удавалось, но кое-кто клялся, будто Кизик отвалил Филопатре большие деньги за ночь с ней. Другие убеждали: она же бывшая рабыня, неужели первый хозяин не сорвал нежный бутон. Так кто ж его знает…

— Заходи, Миртия, — воины смотрели на гостью масляным взглядом.

Еще бы: шея тонкая, белая, огромные карие глаза на узком лице под черной челкой. В полные губы так и хочется впиться. Грудь не скроешь под складками ампехоны. А талия-то осиная! Скинуть бы с нее эти тряпки — и вместе с ней в морскую пену. Афродита!

— Филопатра прислала вино, — сказала меотка, сдунув прядь с лица. — Есть куда налить?

Солдаты глупо улыбались.

Миртия поставила кувшин, подхватила канфары — немытые, липкие изнутри.

— Наливай! — махнул рукой пемпадарх…[173]

Когда последний из них уронил голову на стол, она стала искать ключ. Нашла в чашке умбона[174], над которым было нацарапано имя пемпадарха — Теокл.

Замок провернулся с металлическим щелчком. Миртия опасливо осмотрелась — никого, все тихо. Выскользнув наружу, заперла за собой калитку, бросилась в распаханную степь. Долго бежала по заросшей вьюнками меже, сжимая в руке ключ, пока не выскочила на пионовое поле.

Услышав топот копыт, она присела, чтобы не заметили. Со стороны степи к Пантикапею проскакали всадники. Меотка снова поднялась, но не успела пробежать и нескольких шагов, как кто-то метнулся под ноги, повалил.

Колено с такой силой давило в поясницу, что Миртия застонала.

— Полегче, Посий, — раздался рядом мужской голос. — Не видишь, что ли — баба.

Сильные руки перевернули ее на спину, помогли сесть. Из травы поднялись еще люди, окружили.

— Ты кто? — строго спросил тот же голос.

— Миртия, элевтера Афродиты, — сказала меотка, плотнее запахивая ампехону.

— Что ты здесь делаешь?

— Ищу афинян.

— Нашла. И что?

— Мне нужен самый главный офицер — полемарх или стратег.

— Где ж ты его найдешь — ночью, в поле… — голос стал мягче, Миртии показалось, что говоривший улыбается. — Считай, что это я.

Она протянула руку, ощупала одежду — хитон, короткая хламида.

— А где торакс?

Со всех сторон послышались сдавленные смешки.

Командир объяснил:

— Мы разведчики, это все, что тебе нужно знать. Если есть что сказать — говори. Если нет — извини, но мне придется тебя связать и до рассвета держать здесь.