Я осторожно заметила:

– Я ведь сама мать. Мне кажется, она мечтает с вами повстречаться. Может, это стоит риска?

И тут эмоции вдруг одержали надо мной верх и слезы потекли по щекам. Иен словно почувствовал эту силу материнской любви, и что-то словно переключилось в нем. Молодой мужчина, на первый взгляд показавшийся мне таким страшным и озлобленным, пожалел меня и, словно поменявшись со мной ролями, потянулся меня утешить. Он поднялся и тепло, искренне меня обнял. Я вытерла слезы. Лицо у него было таким ласковым, а глаза глядели с неподдельной добротой.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и собрался уходить, но я была уверена, что у него в душе борются противоречивые эмоции.

– Иен, – окликнула я его, – удачи!

Никакой агрессии не осталось и в помине. Он одарил меня благодарной улыбкой.

* * *

Закончив с Иеном в десять часов вечера, я собралась домой. Мы с Хадж вместе вышли из Центра первой ночевки и прошли по галерее четвертого этажа в крыле В, а потом спустились по бесконечно длинной металлической лестнице к воротам. Отпирать их было гораздо удобней вдвоем.

Хадж понадобилось что-то забрать из шкафчика, так что дальше по направлению к проходной я пошла одна мимо долгой череды окошек крыла В, оставив слева красивую часовню.

Иногда заключенные кричали мне «доброй ночи, док!» или «спокойной ночи, мисс», а иногда и «да благословит вас Бог». Я никогда не знала точно, из какого окошка долетали возгласы, но ощущала себя гораздо счастливее и заново обретала силы от их признательности.

Однако в тот вечер никаких приветствий не было. Плечи мои горбились от тягот пережитого дня. Я поплотней завернулась в пальто, так как на улице дул пронизывающий ветер. Проходя мимо крайних камер в карцере, в дальнем конце крыла В, я услышала грубый окрик:

– Давай, вали домой, старая шлюха. Надеюсь, по дороге тебя переедет автобус.

Не поднимая глаз, я продолжила путь. Я была слишком измотана, чтобы обращать внимание на оскорбления, и ощущала полное безучастие. День выдался тяжелый, и я торопилась домой, однако обидные слова продолжали крутиться у меня в голове. Выйдя из здания тюрьмы, я побрела к проходной.

Я всегда испытывала чувство облегчения, выходя за тюремные стены, где за мной уже не следили сотни незнакомых глаз, выглядывающих в окна. В тех, кто проходил под окнами, частенько чем-нибудь бросали: в одну медсестру попал апельсин, а на доктора как-то вылили карри. Заключенные так развлекались, но всегда существовала угроза получить по голове чем-то более существенным. Однажды чуть было не попали: в крыле С на меня и одну из сестер вылили воду (то есть мы понадеялись, что воду, а не мочу). Мы не сговариваясь ускорили шаг, не осмеливаясь поднять головы.

В этот вечер я была совсем не в настроении для подобных игр. Ночь выдалась сырой и промозглой. Изо рта у меня вырывались облачка пара, отчетливо различимые на фоне тюремных стен. Еще одни ворота, и я окажусь в последнем дворе, ведущем к проходной.

Я отдала ключи дежурному охраннику, прикрепила на цепочку жетон и пожелала ему доброй ночи.

– Увидимся завтра, док, – голос его исчез за массивными железными дверями, которые захлопнулись у меня за спиной.

Я зажмурилась и сделала глубокий вдох. Задержала ледяной воздух внутри, а потом выдохнула, выпуская из себя все тяготы прошедшего дня.

* * *

Я подложила под спину подушки, взяла в руки чашку слабого чаю и стала пить, наслаждаясь тем, что нахожусь, наконец, в своей постели. Дэвид рядом уже засыпал. Открыла книгу, рассчитывая, что пара страничек меня быстро усыпит; так и вышло, веки быстро отяжелели. Не открывая глаз, я выключила ночник и погрузилась в сон.

Однако организм меня обманул. В два часа ночи я вдруг пробудилась и, несмотря на тишину вокруг, никак не могла снова заснуть. Я думала о заключенных в карцере, лежащих на койках, глядя в потолок. Когда теряешь счет времени, дни и ночи кажутся, наверное, целой вечностью.

Отчаянно хотелось спать. Я очень устала, предстояло вставать в половине пятого, но сон никак не шел. Ворочаясь под одеялом, я чувствовала себя так, будто все мои проблемы разрослись до гигантских размеров. Я спрашивала себя, правильно ли живу. Зачем так тяжело работать, если люди, которым я пытаюсь помочь, желают мне смерти? Действительно ли я облегчаю заключенным жизнь, или все это лишь пустая трата времени? Мне совсем не хотелось уходить, но казалось, момент для этого настал.

Дэвид пошевелился, потом перевернулся на другой бок. Я позавидовала тому, как глубоко он спит. Если бы у меня так не ломило все тело, я спустилась бы потихоньку в кабинет и излила свой гнев на чистую страницу на экране компьютера, хотя теперь, будучи расстроенной, опасалась это делать: в последний раз все закончилось статьей в журнале.

Вместо этого я тоже перевернулась и, сама не заметив, задремала. Проснувшись примерно час спустя, я почувствовала себя на удивление отдохнувшей.

В постель я ложилась с сознанием своей беспомощности, но встала полная решимости не позволить обидным словам взять надо мной верх.

Я бесшумно заперла за собой входную дверь, стараясь не разбудить семью, и быстро, чтобы не замерзнуть, прошла к машине. Повернула ключ зажигания, включила печку и стала смотреть в зеркало на выхлоп, вырывающийся из трубы. Я ощущала уверенность и спокойствие. Сорок минут предстоящей дороги до Лондона достаточно, чтобы подыскать нужные слова и сообразить, из какой камеры, скорее всего, раздались те проклятия.

Глава шестнадцатая

Высоко подняв голову, я подошла к двери и кивнула Эду, давая сигнал приступать.

Тук-тук.

– Врач здесь, – объявил он.

– Мне он не нужен, – последовал ответ.

Вне всякого сомнения, это был тот самый человек. Грубый тон, громкий голос, хриплый от сигарет.

Я подозревала, что это он, потому что крик раздался с той стороны, и его ответ это подтвердил. Мужчина был высокий, в вечно растянутой одежде, и кровать под ним всегда прогибалась. Его приговорили к пожизненному заключению за убийство, и он дожидался перевода в тюрьму категории А. В карцере он оказался потому, что в других местах держать его было небезопасно.

Я уже встречалась с ним несколько раз, и обычно он держался со мной достаточно вежливо, вот почему я была вдвойне задета его оскорбительной тирадой. Эд повернул ключ