Шрифт:
Закладка:
Временами такие мысли доводили меня до слез, но сейчас, вспомнив строчки из стихотворения, я чувствовала себя счастливой и обновленной. Я была свободна, здорова, у меня было ради чего жить.
Я подошла к опушке, и свет стал ярче. Между деревьев проглянула лужайка, залитая золотым осенним солнцем. Нос уловил сладкий аромат спелой ежевики, оплетавшей подлесок. Я стояла и смотрела вокруг. Сорока пяти минут прогулки оказалось достаточно, чтобы вернуть душевное равновесие, и я чувствовала себя умиротворенной, в полном согласии с окружающим. А еще ощущала, что работаю не зря, и возможно, да, вполне возможно, все-таки делаю доброе дело.
* * *
Позитивные мысли возникли снова на следующий день, когда я шла по крылу В, возвращаясь в медицинский блок. Заключенные находились в холле – был свободный час. Когда я только начала работать в Скрабс, меня предупредили, что в свободный час ходить по крыльям нежелательно, как не стоит перемещаться по тюрьме в определенные моменты, когда большие группы заключенных в сопровождении охраны следуют с работ и на работы, а также в обучающие классы.
Однако я нисколько не боялась, чувствовала себя так, будто являюсь частью обстановки. Бывало, заключенные останавливались, чтобы поздороваться со мной, рассказать, как у них дела, на что-нибудь пожаловаться; порой они меня здорово смешили, поскольку многие отличались редким чувством юмора. Я наслаждалась нашим общением и благодаря ему понимала, что стала здесь своим человеком и больше не кажусь всем аутсайдером.
Проходя мимо бильярдного стола, услышала, как кто-то меня окликнул, перекрикивая шум:
– Док! Док!
Я обернулась и подняла голову вверх.
С галереи свесился мужчина, наблюдавший, что происходит внизу, скрестив на перилах руки. Он широко улыбался.
– Привет, док, помните меня?
Я сразу же его узнала. С момента нашей встречи мне неоднократно вспоминалась его история. Он попытался что-то сказать, но слова потерялись в общем гуле: разговорах, криках, ударах бильярдных шаров. Высокие потолки многократно усиливали каждый звук. Он поднял руку.
– Подождите минутку, я сейчас спущусь.
Мужчина молниеносно сбежал по металлическим ступенькам, торопясь ко мне.
Я приветствовала его радостной улыбкой; было приятно увидеться с ним. До этого мы встречались лишь раз, но чувства, которые он во мне пробудил, никуда не исчезли. Запыхавшись, он выдохнул:
– Я очень надеялся с вами повидаться!
Он нисколько не напоминал того озлобленного, язвительного хулигана, сидевшего в моем кабинете несколько недель назад. И явно пребывал в отличном настроении.
– Как дела, Иен? – спросила я.
Он с трудом сдерживал свое счастье. Похожие на ледышки голубые глаза сверкали от радости – редкое зрелище в Скрабс.
– Я связался с матерью!
На мгновение я потеряла дар речи. Ни за что на свете не подумала бы, что Иен примет оливковую ветвь примирения. Он казался таким разозленным, таким обиженным тем, что его бросили в приюте, невозможно было представить, чтобы он изменил свое мнение. Может, мои слова все-таки достигли цели?
Он пристально на меня посмотрел.
– Вы были правы, док. Оно того стоило. Мама приедет навестить меня в эти выходные.
Лицо его озарилось широкой улыбкой, и с глазами, блестящими от счастья, он объявил:
– Мы снова будем семьей!
Я искренне хотела его обнять, но не осмелилась сделать это, стоя посреди тюремного холла. Этот волшебный момент подтвердил, что иногда простые вещи, которые ты делаешь для людей, поступки, о которых почти забываешь за повседневной суетой, могут иметь большое значение. Пара ободряющих слов, сказанных мною Иену при первой встрече, могли в корне изменить его жизнь. По крайней мере, мне приятно было так думать.
Семья зачастую была для заключенных самым главным. Ее наличие означало, что кто-то думает о них, навещает, ждет, готов помочь снова встать на ноги после освобождения. Она являлась той движущей силой, которая помогала им справляться со всеми тяготами.
Пускай не лекарствами, но я помогла Иену другим путем. Поворот в его судьбе заставил меня по-новому посмотреть на свою работу. Похоже, она оправдывала себя, и та малая толика личного участия, которую я могла себе позволить, играла важную роль в жизни некоторых людей.
– Желаю вам с мамой хорошо провести время. Надеюсь, у вас все получится. Мне интересно знать, как все пройдет, – сказала я, прежде чем уйти.
Мне и правда хотелось бы послушать, как прошло его свидание с матерью, однако существовала вероятность, что мы больше никогда не увидимся. Некоторые заключенные покидали мою жизнь так же стремительно, как входили в нее. Я могла лишь надеяться, что все-таки помогла им на их нелегком пути.
* * *
В тюрьме оказывались посетители, которые ни за что не хотели уходить. Большую часть времени мы неплохо уживались, стараясь не попадаться друг другу на глаза. Но со временем моя чаша терпения переполнилась, и случилось это во время обеда.
У меня выработалась привычка в обеденный перерыв урывать часок для сна. Я следовала той же процедуре, что и по утрам: раскладывала спальный мешок на трех составленных стульях в тихом кабинете для психотерапии в центре психологической поддержки. Как ни странно, потревожили меня лишь однажды за все 7 лет, что я проработала в Скрабс. Наверное, та медсестра сперва решила, что наткнулась на мертвое тело.
– О, это вы, доктор Браун! – воскликнула она и тут же вышла из кабинета.
Через пару секунд я снова мирно спала, до того уставала на работе. Существовало одно секретное лекарство, помогавшее мне засыпать побыстрей. Вместе с подушкой и спальным мешком я держала в сумке плитку своего любимого молочного шоколада. Улегшись в свой уютный кокон и опустив голову на дорожную подушку, я натягивала на глаза маску и вслепую тянулась рукой к сумке, чтобы отломить квадратик шоколадки.
Это чувство, когда он тает во рту… божественная сладость… я засыпала за какие-то мгновения.
В тот день все было точно так же. Шоколад растаял на языке. Я заснула.
Проснувшись исполненной сил, я решила проверить, сколько еще осталось в сумке шоколада, чтобы внезапно не остаться с пустой оберткой. К своему ужасу, рядом с плиткой я обнаружила мышиные испражнения – и не только в сумке,
