горным дорогам грузовики с ящиками мин, с мотками колючей проволоки. Селенья окружены противотанковыми рвами, и узкие карпатские дороги взяты на прицел крупповскими пушками.

А на Большую землю летят партизанские радиограммы, и в штабе фронта на карте возникают обозначения новых вражеских оборонительных рубежей с укрепленными горными хребтами, берегами стремительных рек.

После тщательной разведки местности мы выбрали укромный уголок для новой лагерной стоянки. Расположились в лесу, на самой вершине горного хребта. Как всегда, отряд на всякий случай занял круговую оборону, и на старые оленьи тропы, где давным-давно не ступала человеческая нога, вышли чуткие партизанские дозоры.

Я проснулся под высоким старым буком от шума горной речки. Птичий хор славил солнечное утро. Сквозь плотную зелень пробивались первые лучи, и на мшистом пне играли солнечные зайчики. Прислушиваясь к птичьим голосам и шуму реки, я никак не мог понять, где нахожусь? Почему вокруг непролазная чаща? Такое состояние длилось одно мгновение, но, признаться, оно было сладостным. Я на миг забыл о войне. Ни команд, ни выстрелов — только пение птиц и говор горной реки. Но вот солнечный зайчик вспыхнул на диске автомата и сразу, как по тревоге, поднял меня.

Скоро радистам выходить в эфир! Командование фронта готовит наступление, и Штаб партизанского движения ждет наших донесений.

Где-то внизу, за густыми кустами, как дятел, постукивал топор. Это готовили дрова для партизанской кухни. «Пища — важное дело: когда партизан сыт, у него богатырская сила, и он может стукнуть врага кулаком, как молотком», — невольно вспомнились мне слова Ревенко. В отряде должна быть хорошей не только пища, но и обувь и одежда. Мы всегда высоко ценили внешний вид бойца. Он как бы отражал нашу духовную силу и боевую готовность.

В нашем отряде был неписанный закон: все лучшее отдай раненому товарищу, и не только отдай ему трофейный табак или сахар, но ободри его словом, зайди в пахнущую карболкой и еловыми ветками лазаретную палатку. И каждый день у меня начинался, как обычно, с обхода раненых и больных. Эти люди немало потрудились и кровь свою пролили недаром: центр своевременно получил от нас сведения о передвижении частей 1-й немецкой танковой армии. Не ускользнула от зорких партизанских глаз и переброска венгерских частей.

Войдя в лазаретную палатку, я пожал раненым руки и, чтобы подбодрить их, рассказал о новых успехах на фронте. Даже у бывалых мужественных людей катились по щекам слезы. И они не стыдились их, не спешили смахнуть марлевыми самодельными платочками.

— Спасибо, командир, порадовал нас.

— Вот скоро станем в строй, и тогда мы еще покажем фашистам!

И вдруг седой забинтованный разведчик приподнялся и с тревогой спросил:

— Товарищ командир, на западной опушке леса на участке Медиц — Жмень крупные артиллерийские склады. Там, на Большой земле, знают?

— Ну что, командир их будет в кармане держать? А радисты на что у нас?! — успокаивал сосед.

— Я в селе Затварнице склад с боеприпасами засек. Думаю, моя засечка уже на Большой земле расшифровку нашла. Не так ли, товарищ командир?

— Так, именно так. И о складе горючего на опушке леса, и о четырех других, где хранятся снаряды, уже знает штаб фронта, — сказал я и, простившись с ранеными, зашагал по тропке к студеному роднику — туда, где стояла наша штабная палатка. Проснулся горный ветер и, заглушая птичьи голоса, торжественно зашумел могучий лес, а ему как бы вторила своим неумолчным шумом горная речушка.

Вот так бы шел и шел по тропке и слушал бы этот зеленый шум леса и светлый — реки. Сегодня был день моего рождения. Двадцать три года прожил я на белом свете. Молодость проходила в боях и походах. Шел и думал о жизни, о Родине, невольно вспомнилось любимое Есенинское:

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за все благодарю.

Сколько раз над моей головой выли бомбы, свистели снаряды и пули! Выходил из окружения, утопал в болоте, работал в партизанском подполье. Я был один из многих советских солдат, которые вели справедливую войну и, не жалея крови и жизни, защищали Советскую Родину.

Навстречу мне из-за кустов боярышника вышли Имас и Риняк. Они были в немецкой форме — готовились к новой операции.

Сколько уже раз им удавалось пристраиваться на своей легковушке к походным вражеским колоннам и, сопровождая их несколько десятков километров, запоминать изображенные на кузовах и бортах машин условные знаки. По этим знакам мы выясняли потом род войск, их численность и вооруженность. Дерзкие рейды Имаса и Риняка в последние дни помогли нам обнаружить появление в нашем районе отдельных подразделений эсэсовских войск.

Теперь перед разведчиками стояло новое задание. Дело в том, что в партизанскую хату Иозифа Бодзяка и в сельский ресторан Франтишека Пастущака поступили тревожные сигналы. Наши верные помощники — польские подпольщики — заметили появление новых вражеских частей. По некоторым данным, они якобы входили в 208-ю пехотную немецкую дивизию. Но так ли это? Все должен был разъяснить новый рейд Имаса и Риняка.

В штабную палатку вошли Похилько и Кабаченко, развернули оперативную карту. Нужно было выяснить, где находится штаб 208-й пехотной дивизии. Имас, слегка улыбнувшись, окинул карту взглядом:

— Так… все понятно. Ну, мы с Риняком поехали.

Разведчики спустились по тропинке вниз, где их ждал замаскированный в кустах трофейный мотоцикл, и уехали. После продолжительного молчания, когда треск мотоцикла затих, комиссар сказал:

— Тайное всегда становится явным… Ты молчал, Володя, и думал, что твои товарищи ничего не знают? Ну, скажи, какой бы я был комиссар? — Похилько вдруг заключил меня в свои объятия, — Поздравляем с днем рождения! Молод ты, командир. Для солидности хотя бы отпустил усы или бороду.

После поздравлений Кабаченко сказал:

— Думали, чем бы порадовать именинника, и решили, что лучший подарок — сводка. Здесь доблесть и труд всего нашего отряда. — И он положил на походный столик листок.

Похилько заглянул в листок, поднял указательный палец и начал читать:

— Уничтожено: паровозов — двадцать четыре, цистерн с горючим — пятьдесят пять, вагонов с военными грузами — шестьдесят один, платформ с автомашинами — двадцать три, с танками — четырнадцать. — Похилько оторвался от листка и усмехнулся. — Люблю, когда летят под откос вражеские танки. Четырнадцать штук! С таким количеством танков уже можно выбрать участок и прорвать оборону. Взорвано: депо, лесозавод, пять шоссейных мостов. Повреждено: тридцать семь вагонов с военными грузами, девять — с боеприпасами; четыре пассажирских вагона.

— И захвачены трофеи, которые мы еще подсчитаем, — сказал я, пряча в нагрудный карман