уменьшалось и вовсе сходило на нет. Всё очень просто. Всё, совершенно всё в этом мире так или иначе зависит от нашего ума. Эта истина стара как мир. Вот только при всей её простоте из неё очень сложно извлечь реальную пользу. Одно дело просто провозгласить: «Я сам решаю, влияет эта сила на меня или нет», и совсем другое дело, поверить, что это решение не пустые желания, а намерение мага, имеющее реальную силу. Но веру в собственные возможности понемногу, по капле давали упражнения, подсказанные Астерием. Необычные и в самом деле эффективные техники, в которых Родерик с каждым разом доказывал себе, что он на верном пути. Это действительно наполняло верой в собственные силы. Разве есть для мага что-то важнее той святой веры, способной изменить мир вокруг него?

За последний вечер поток перерождений дважды беспокоил серого мага. Да, противостоять потоку всё ещё было трудно, однако Родерик, знал, что теперь пошёл обратный отсчёт: теперь эта великая вселенская сила с каждым разом будет давить на него не сильнее и сильнее, а наоборот слабее и слабее. Ведь теперь растёт его, Родерика, уверенность, а значит умение позволять чужеродной силе влиять на него или нет.

Провисев в этих размышлениях далеко за полночь у открытого окна, серый маг смотрел на северно-запад, вслед уходящей грозе. Там ещё иногда появлялись вспышки молний, но раскаты грома сюда уже не долетали. Поток огней от эрмимобилей, проезжавших внизу по проспекту, стал заметно реже, и погас свет во многих окнах соседних высоток. Ночной воздух казался холодным. Холодным? Какая глупость! Призрак не может чувствовать температуру физического мира. А это ощущение, которое он испытывал сейчас — не что иное как память его ментального тела, которое знает, каким должен быть воздух после сильного ночного ливня.

Родерик вылетел в окно, спустился ниже. Ещё ниже, до распахнутой форточки в одном из помещений банка. Возник соблазн влететь в неё и потом вернуться, держа пачку пятисоток. Теперь его тонкое тело было развито больше, чем два дня назад, и он, пожалуй, смог бы унести даже три пачки. Откуда исходил этот порыв? Да, это точно та же ментальная память. Она убеждала его, нашептывала, что много денег — это хорошо, они нужны, их необходимо как можно больше. Какая же это глупость в его то положении!

Разумеется, он не стал залетать в банк. Ночную прогулку он продолжил, спустившись до первых этажей, и полетел в сторону сквера Мезенцева. Это путешествие было совершенно бесцельным: то ли от скуки, то ли из-за желания сменить обстановку и развеять мысли, одолевавшие в этот вечер.

А думал он вот о чём: так ли хорошо, что он теперь может не опасаться потока перерождений? И так ли хороша вечность, которая открылась перед ним? Что он будет делать с этой вечностью, носясь призраком над этим миром, не имея никаких хлопот и забот, не подверженный переживаниям и потерям, но взамен не знающий истинной радости жизни? Хотя даже в его состоянии потери очень даже возможны. Например Талия… Он очень не хотел её потерять. А их сегодняшний вечерний разговор закончился плохо.

Пролетая вдоль аллеи, серый маг заметил на лавочке нескольких парней. Один из них одетый в кожанку со стальными клепками и бляхами. Конечно такие носили не только «Стальные Волки», но Родерику вспомнился именно Леший с его бандой, которая ему неплохо платила за не всегда чистую работу. От этих воспоминаний стало скверно на душе. Так, словно, она теперь без оков физического тела, стала открыта и особо чувствительна. Словно убегая от этих неприятных переживаний, Родерик стал видимым и даже поярче засветился во тьме. Жутко завывая, исказив в гримасе лицо, налетел на собравшихся внизу. Те, конечно, с криками разбежались. Глупая шалость не принесла удовлетворения, и он полетел назад к роскошной гостинице, номер в которой снимала баронесса Евстафьева.

Она спала, прикрывшись пледом, так и не выключив свет. На столе были разбросаны деньги, оставшиеся из разорванной пачки пятисоток, ещё сторублёвки и купюры помельче. Много денег, горкой. Прямо на них, точно на скатерти стояла бутылка дорого вина, бокал со следами губ баронессы и пепельница с несколькими окурками. На полу валялись обертки от шоколадных конфет.

Родерик спустился чуть ниже и потянул край пледа, чтобы прикрыть голые груди Талии, такие полные, юные, желанные. Он мог бы наслаждаться их видом до самого утра, но в спальне, наверное, было прохладно, ночной воздух шевелил штору у приоткрытого окна, и Родерику хотелось позаботиться о своей подруге. Какая же она ещё глупая девчонка! Она вся погрязла в желаниях, хочет всего и сразу, и не хочет понимать, что настоящая жизнь она другая. К примеру, эти конфеты, обёртки от которых валялись на полу… Да, можно очень хотеть сладенького, но если добраться до огромного ящика конфет, сесть над ним и есть их, есть, бросая обёртки на пол, то станешь ли ты от этого счастлив? Нет, ты станешь пересыщен и скоро такая жизнь опротивит тебе.

Очень жаль, что они поругались. Всё началось с того, что он сказал ей, что больше не будет воровать деньги в банке и им нужно придумать способ, как теперь зарабатывать на жизнь, так, чтобы от этого не страдали другие люди. Серый маг не ожидал, что баронесса отреагирует так нервно на его слова. Она начал кричать на него, сказала, что после разговора с графом Елецким, Родерик стал дураком, и если его унесёт поток перерождений, то всем станет только лучше.

Вот эти её последние слова он воспринял особо болезненно. В какой-то миг он даже пожалел, что разговор с Астерием состоялся. Но вовсе не потому, что тот вложил в его голову много важных мыслей, о которых прежде Родерик не слишком думал, а потому, что теперь Родерик знал, как противостоять вселенскому потоку. Да, да, именно то знание, к которому он так стремился последние дни, сейчас ему представлялось лишним. Может быть стоило покориться замыслу мироздания, потерять свою волю и память.

Ни слова не сказав Талии, он вылетел в окно и провёл весь вечер летая над улицами Москвы, в то время как небо разрывали ослепительные молнии, а сквозь бесплотное тело Родерика проходили струи ливня. Потом серый маг понял, что никуда от Талии не уйдёт. Он не имеет права махнуть рукой и отвернуться от неё как обиженный мальчишка. Он любит её, любит настолько, что не может позволить ей делать все эти глупости, а должен постараться образумить