Двое крепких мужчин подняли с пола парня с разбитой губой, подтащили к нему.

– Извинись!

– Отпустите его, ребята, он все равно не поймет, – сказал Михаил Васильевич.

– Ладно, живи, тварь! – сказал тот, что был повыше. – А вы сейчас в санаторий? Пойдемте вместе. А то такие, как этот, мстительные.

– Спасибо, я сам. Я медленно хожу.

– А мы не спешим, правда, Егор?

– Откуда вы знаете, что я в санатории?

– А мы тоже там.

– Ну, тогда давайте знакомиться. гвардии старший сержант Ярцев Михаил Васильевич. Второй Украинский, затем Первый Белорусский фронты.

– Лейтенант Виктор Самойлов. Кандагар, – в тон ветерану ответил высокий.

– Рядовой Кравченко, – Егор протянул левую руку.

Только сейчас Михаил Васильевич заметил, что правая рука Егора в перчатке и выглядит неестественно – протез.

– А вы с какой войны? – спросил Егора Михаил Васильевич.

– Все мы оттуда.

– И сколько вас «всех»?

– Четверо, – ответил Виктор. – Михаил Васильевич, присоединяйтесь к нашей компании. Мы тут местечко разведали в лесу. Посидим вечером по-походному у костра, шашлык будет.

Было в этих мужчинах нечто располагающее, и он согласился, тем более что сосед по комнате уже надоел своим нытьем о плохой жизни.

Виктор зашел за Михаилом Васильевичем после ужина.

За территорией санатория в изгибе распадка уже горел костер, на обломке фанеры был накрыт импровизированный стол.

Поздоровались.

– Ваше место, Михаил Васильевич, – указал Виктор на единственный стул, видимо, специально принесенный. – Присаживайтесь.

Михаилу Васильевичу хотелось быть равным среди равных.

– Что ж вы меня совсем старым-немощным считаете? Я как все.

– Мы не возраст уважаем, а заслуги, – сказал коренастый Серега.

– Откуда тебе знать о моих заслугах?

– Мы ваши орденские планки видели, у вас на пиджаке. Только боевых орденов пять. Мы все вместе не дотягиваем.

– Этот аргумент принимаю, – согласился Михаил Васильевич и уселся.

– Шашлык готов! – прокричал от костра чернявый Казбек. – Наливай, командир!

– Позвольте узнать, по какому поводу праздник? – спросил Михаил Васильевич.

– Мы не празднуем, мы отмечаем, – сказал Егор.

– Годовщину гибели роты, – добавил Виктор, – от которой мы четверо только и остались. А соответственно, и наш общий день рожденья.

Виктор налил стопку в центре стола, прикрыл хлебом, затем стал разливать остальным. Михаил Васильевич прикрыл свою стопку ладонью.

– Я свою бочку выпил… а впрочем, по такому поводу налей глоток. Один раз живем. И другу моему, не возражаете?

Виктор молча налил две стопки. Михаил Васильевич положил на одну кусочек хлеба.

Помолчали.

– Вечная память, – не выдержал Михаил Васильевич и выпил.

Четверо друзей выпили молча.

Спирт ожег нутро, расслабил нервы. Шашлык был превосходный. Послышались шутки. Михаилу Васильевичу стало хорошо, как давно уже не было. Он был среди своих.

– Отец, расскажи, как орден Славы добыл, – попросил Казбек.

Михаил Васильевич вдруг стал серьезным, помолчал в раздумье.

– Нет, ребята, про «Славу» в другой раз. Давайте я вам про свой первый бой расскажу. В тему будет.

На фронт я попал в начале сорок второго. И сразу в гвардейский полк. Учили нас, молодых, прямо на марше, во время привалов и дневок. Ну, пока учили, казалось, все понятно…

На передний край прибыли в конце февраля. Деревня там была Коркачево, и речка, как сейчас помню, Порусья называлась. Задача – реку форсировать, захватить плацдарм.

Речку перескочили, с ходу немца из первых траншей выбили. И все. У них эшелонированная оборона, доты, дзоты, блиндажи, вся местность пристреляна. Мы на голом месте, и снег выше колена. Простреливают наши позиции насквозь – головы не поднять. Потери большие. Короче, завязли мы.

Был там овраг пологий. По нему и снабжение, и пополнение ночами получали, в него и раненых стаскивали. Потом немцы с двух сторон поджали, потеснили, овражек этот простреливать стали. Совсем плохо стало, связь и снабжение с «большой землей» только ночами, под обстрелом. Этот овраг «дорогой смерти» у нас прозвали. А приказ: плацдарм держать! Мы и держали, на два фронта, почти в окружении.

Наш ротный решил ночную вылазку организовать, чтоб немцев от оврага отбросить. Удачно вышло: подползли по снегу – и в рукопашную, молча. Ошеломили. Выбили. И уже бой почти закончился, я очередь автоматную «словил» – три пули: в грудь, в правую руку и правую ногу.

Очнулся утром в овраге. Осмотрелся как мог – вокруг меня целый госпиталь, только без медперсонала. Раненые все тяжелые, кто стонет, кто без сознания. У меня тоже сил нет шевелиться. Ну, стало мне ясно, что до темноты нас отсюда не вытащат. Мороз крепчает. Чувствую, замерзаю. Да еще сосед в бреду без перерыва: «Укрой, замерзну! Укрой, замерзну!» В общем, деморализовал он меня. Понимаю, что не дожить мне до вечера, ноги уже перестал чувствовать. Слышу, сосед затих. глянул на него – мертвый, и слеза на скуле замерзла. Жалко себя стало…

Через какое-то время движение в овраге заметил: ползет солдат, за собой на веревке мешок подтягивает. Я давай ему кричать, а губы не слушаются, и вместо голоса хрип только. Кое-как здоровую руку поднял и держу. Подполз он ко мне. Оказалось, земляк мой из минометного взвода, Колька Рогачев, призывались вместе.

Он мне первым делом глоток спирта дал и сухарь большой. Потом с соседа мертвого шинель снял, укутал меня и снегом привалил. «Лежи, – говорит, – я роту покормлю, на обратном пути тебя вытащу».

Мне вроде и вправду теплей стало, заснул, наверно. Очнулся уже в госпитале, через сутки. Спрашиваю: «Меня Рогачев вынес?» «Нет, – говорят, – санитары ночью вывезли». Потом узнал, не мог Колька меня забрать, убило его в тот день.

Михаил Васильевич замолчал.

– Это ему? – показал на стопку Виктор.

– Ему. А от нашей роты тогда осталось одиннадцать человек. И на меня домой похоронка пришла. Это я уже после войны узнал. А тогда четыре месяца по госпиталям, потом в другую часть попал. Еще дважды ранен был. Войну в Кенигсберге окончил. А если б не Колька…

Домой Михаил Васильевич возвращался поездом, через Старую Руссу. До Коркачево добрался двумя автобусами с пересадкой в районном поселке. Деревня не сильно изменилась, разве что появился ряд двухквартирных домов советского периода, да пара коттеджей последних лет. Зашел в магазин, купил бутылку водки.

– Скажите, здесь во время войны бои были…

– Да, да, говорят, много наших погибло. Памятник на бугре за речкой. Раньше на девятое мая там митинг устраивали, всем селом ходили.

– А где?

– По мосту перейдете, он недалеко, у дороги. Снегом, наверно, завалило.

С моста хорошо было видно и реку, занесенную снегом, и овраг. Михаил Васильевич попытался отыскать взглядом место, где лежал раненый. «Наверно, вон там…»

Памятник – бетонная пирамидка с жестяной звездочкой – стоял на возвышенности, метрах в пятнадцати от дороги. Эти метры дались Михаилу Васильевичу с трудом. Снег выше колена, «как тогда». «Дойду, все равно дойду, раз уж приехал. Там Колька, надо повидаться. Другого раза, может, и не будет уже».

Вокруг обелиска, выкрашенного серебрином, по всему периметру плиты с надписями. Расчистил снег.

«Авакян А.В. гв. сержант, Аверьянов… Аверченко, Абакумов…»

– Сколько же вас здесь, ребята!

Расчистил другую плиту: «Иванов, Иванов, Иванов, Искандеров…»

– Где же ты, Коля? Вот он.

«Рогачев Н.И. гв. рядовой».

– Здравствуй, Коля!

Сердце кольнуло и заныло противно. Михаил Васильевич опустился на плиту.

– Прости, Коля, что не приходил. Все дела да заботы земные. Все казалось, что жизнь впереди… Вот, добрался, наконец.

Он откупорил водку, поставил на плиту три пластиковых стаканчика.

– Это вам всем, ребята. А это тебе лично, Коля. Спасибо тебе за жизнь мою.

Троих детей вырастил, и внуков народилось семеро, и уже правнуков двое. Так что не зря ты тогда постарался.

Михаил Васильевич выпил. Посидел еще молча. Потом глубоко вдохнул морозный воздух, поднялся, обошел памятник, очищая все плиты. И все читал, читал фамилии, и перед глазами стоял тот бой во всех подробностях. На два фронта.

Последняя плита. «Яворский, Яковец, Яковлев, Якушин… Ярцев М.В. гв. рядовой». Михаил Васильевич не сразу сообразил, проскочил