сотрудничать друг с другом. Эта способность к сотрудничеству проявляется во многих аспектах - более низкий уровень преступности, чем в других, менее однородных обществах; подчинение индивида группе; напряженная групповая лояльность и патриотизм; и, наконец, экономические показатели. Самым важным вкладом культуры в экологическую жизнь считается знаменитый японский "консенсус", означающий фактическое согласие между правительством, правящей политической партией, лидерами промышленности и народом в отношении приоритета экономических целей для общества в целом и средств достижения этих целей. Для обозначения этой культурной способности японцев были придуманы такие термины, как "скользящий консенсус", "частный коллективизм", "врожденный коллективизм", "паутина без пауков" и "Japan, Inc.".

Мои сомнения относительно ценности этого объяснения сводятся к тому, что оно слишком обобщено и скорее прерывает, чем продвигает вперед новые исследования. Консенсус и групповая солидарность сыграли важную роль в экономическом росте Японии, но они, скорее всего, проистекают не из базовых ценностей японцев, а из того, что Рут Бенедикт однажды назвала "ситуационными" мотивами Японии: позднее развитие, отсутствие источников, необходимость торговли, ограничения платежного баланса и т. д.". Предположение о некой "особой способности к сотрудничеству" как о неотъемлемой культурной черте японцев уводит исследование от вопроса о том, почему японцы сотрудничают, когда сотрудничают (они не сотрудничали в течение почти половины исследуемого периода), и от вероятности того, что это сотрудничество может быть, а в некоторых случаях и было, вполне сознательно спровоцировано правительством и другими. Исследование Дэвида Титуса об использовании императорского института в довоенной Японии для "приватизации", а не для "социализации" общественных конфликтов - один из творческих способов взглянуть на эту проблему консенсуса".

Многие примеры, которые будут рассмотрены далее в этом исследовании, иллюстрируют, как правительство сознательно побуждало к сотрудничеству своих клиентов - с гораздо лучшими результатами, чем во время Тихоокеанской войны, когда оно стремилось контролировать их. В конечном счете, действительно, вероятно, что азиатские базовые ценности отличаются от западных, но это нужно изучать, а не предполагать; а объяснения социального поведения в терминах базовых ценностей следует оставить для окончательного анализа, то есть для остатков поведения, которые нельзя объяснить другими, более экономичными способами. На самом деле, объяснение японского экономического чуда с точки зрения культуры было более распространено несколько лет назад, когда чудо произошло только в Японии. Теперь же, когда оно дублируется или повторяется в Республике Икорея, на Тайване, в Гонконге и Сингапуре - и, возможно, даже в некоторых странах, не входящих в Восточную Азию, - культурное объяснение потеряло значительную часть своего первоначального интереса". Представители аналитической школы "чуда не произошло" не утверждают буквально, что с японской экономикой ничего не случилось, но они подразумевают, что то, что произошло, было не чудом, а нормальным развитием рыночных сил. Они принадлежат к сфере профессионального экономического анализа японского роста и поэтому, с их собственной точки зрения, в целом безупречны, но они также регулярно представляют экс-тендентные выводы, включающие смежные вопросы, которые их авторы не изучали, но отчаянно хотят исключить из своих уравнений. Хью Патрик утверждает: "Я отношусь к той школе, которая интерпретирует японские экономические показатели как обусловленные в первую очередь действиями и усилиями частных лиц и предприятий, реагирующих на возможности, предоставляемые вполне свободными рынками товаров и труда. Хотя правительство оказывало поддержку и действительно сделало многое для создания условий роста, его роль часто преувеличивается". Но есть и проблема, признает он. "Вызывает тревогу тот факт, что макрообъяснения послевоенных экономических успехов Японии - увеличение совокупных затрат труда и капитала и их более продуктивное распределение - оставляют необъясненными 40 процентов роста производства и половину роста производительности труда". "Если удастся доказать, что промышленная политика правительства обеспечила разницу в темпах инвестиций в определенные экономически стратегические отрасли (например, в развитие производства и успешный сбыт нефтехимической продукции или автомобилей), то, возможно, мы сможем сказать, что ее роль не была преувеличена. 1 Полагаю, что это можно продемонстрировать.

Многие японцы, несомненно, оспорили бы вывод Патрика о том, что правительство обеспечивает лишь условия для экономического роста. Сахаслай Слайгеру, бывший заместитель министра MITI (Министерства международной торговли и промышленности), утверждает, что правительство несет ответственность за экономику в целом, и заключает: "Это совершенно эгоцентричная точка зрения [бизнесмена] - думать, что правительство должно быть озабочено только обеспечением благоприятных условий для экономического роста, не указывая промышленным предприятиям, что им делать". "Бывали случаи, когда отрасли или предприятия бунтовали против того, что им приказывало правительство, - инциденты, которые относятся к числу самых сенсационных в послевоенной политике, - но они происходили и происходят не так часто, чтобы стать рутиной.

Обсуждение японской экономики в чисто экономических терминах, похоже, основывается скорее на предположениях, чем на анализе. Например, предполагается, что японское государство развития - это то же самое, что и американское государство регулирования. Филип Трезис утверждает: "По сути, японская политика не отличается от политики в других демократических странах". Но одно их отличие заключается в бюджетном процессе, где ассигнования предшествуют разрешениям и где, "за единственным исключением 1972 года, когда сочетание неправильных действий правительства и единства оппозиции привело к небольшому сокращению расходов на оборону, бюджет не изменялся в Сейме с 1955 года"; до этого не было и намека на то, что Сейм делает что-то большее, чем штампует бюджет для бюрократии."

Еще одно различие между Японией и Соединенными Штатами можно найти в банковской системе. До войны доля собственного капитала всех корпораций в Японии составляла около 66 процентов, что сопоставимо с нынешним американским показателем в 52 процента, но уже в 1972 году доля собственного капитала в Японии составляла около 16 процентов, и такая картина сохранялась на протяжении всего послевоенного периода. Крупные предприятия получают капитал через кредиты городских банков, которые, в свою очередь, перекредитованы и поэтому полностью зависят от гарантий Банка Японии, который сам по себе - после ожесточенной борьбы в 1950-х годах, которую банк проиграл, - по сути, является операционным подразделением Министерства финансов. Таким образом, правительство имеет прямое и непосредственное отношение к судьбе "стратегических отраслей" (термин стандартный и широко используемый, но не в военном смысле), которое гораздо больше, чем можно было бы предположить при формальном или юридическом сравнении японской и других рыночных систем. МИТИ не просто писал рекламную копию для себя, когда в 1974 году публично представил концепцию "планово-ориентированной системы рыночной экономики", пытаясь назвать и проанализировать то, что он делал в течение предыдущих двадцати лет (двадцать лет до этого он потратил на совершенствование системы путем проб и ошибок)". Планово-ориентированная система рыночной экономики определенно имеет некоторые отличия от "политики в других демократиях", одно из которых - уход и