Мама не знала о моей гомосексуальности, не понимала что происходит и вновь говорила: «ты должен учиться преодолевать трудности», хотя видела синяки и вечно не спавшее лицо, и даже плакала по ночам, но терпела, терпела. Я не спал почти каждую ночь, шел в школу, а потом сбегал из нее, чтобы просто сидеть одному в квартире и придумывать свою свободу. Я смотрел англоязычные блоги на Youtube, в которых заморские люди совершают каминг-аут или трансгендерный переход, а родители оказывают поддержку своим детям, и радовался за них.

Потом я убегал все время. Я мог попроситься в туалет посреди урока и уйти домой. Я мог открыть окно в классе, пока учителя не было, и вылезти с первого этажа. Однажды за мной через окно сбежала половина класса и меня обвинили в организации побега, хотя мне меньше всего хотелось, чтобы за мной кто-то шел. Я стал курить, потому что я представлял себя героем «Панка из Солт-Лейк сити» или Куртом Кобейном. Мне хотелось чувствовать себя крутым парнем из молодежной комедии, но геи в России очень быстро понимают свое место, поэтому легче представить себя прикольным чудиком, который скоро умрет. Я воровал книги в «Читай-городе» из той оранжевой серии «альтернатива» с Палаником, хотя они были старые и обычно по скидке, и ощущал это еженедельным ритуалом освобождения. Мать не купила бы мне таких книг. Она дарила мне много игрушек и всякой одежды — привозила все из Москвы и Европы, пока я оставался один или знакомыми. Она раскладывала их по комнате, любовалась и опять становилась начальником. Иногда резко теплела, но ненадолго. Мои желания не учитывались. Мои желания всегда были глупостью. И я научился сам заниматься своими потребностями.

Одно из ранних воспоминаний детства — как мы играли с игрушечной змеей по имени Каа, как в «Маугли». Она держала ее голову перед своим лицом и говорила:

— Доверься мне.

— Ты меня не обманешь? — спрашивал я.

— Нет, конечно.

Я обнимал змею, а она набрасывалась на меня и душила. Мы смеялись, играли и мама говорила:

— Никому нельзя доверять.

И больше ни с кем в мире я не чувствовал связи.

— Ты моя собственность, — говорила она и ласкала.

И я понимал, что в будущем все кончится грандиозным провалом.

Став подростком, я зачитывался Палаником, Могутиным и прочими борзыми и талантливыми гомосексуалами и верил, что однажды тоже стану крутым вопреки всем. Я читал их и пытался найти свой сюжет. Я не понимал, почему мужская гомосексуальность в российских медиа ассоциирована с болезнями, «детьми порока» и бесконечно декоративными второстепенными друзьями главных героинь, которые лишь подчеркивают их гетеросексуальность, потому что никогда себя так не чувствовал. Моя маскулинность была совершенно обычной, трафаретной, радикально не выделяющейся, как мне казалось, и я совсем не старался вести себя как-то специально.

Однажды парень из одиннадцатого класса покончил с собой. Я видел его только мельком: высокий, сутулый и с кучей анимешных значков на рюкзаке. Я догадывался, что он тоже квир, но никогда не подходил. Он прыгнул с «винтухи» — это недостроенная башня с винтовой лестницей в медгородке. Потом к нам в класс пришел какой-то мужик с погонами и стал рассказывать о вреде гомосексуализма, аниме и пользе патриотизма. Я разозлился и сказал ему в лицо: «Этими беседами вы убиваете детей. Вы очень глупый». Сказал и ушел, а потом долго мысленно ему пересказывал статью об эпидемии суицидов квир-подростков из-за социальных факторов, которые создали такие, как он.

В одиннадцатом классе я абсолютно не понимал, что мне нужно и сдавал сразу пять ЕГЭ, но ни к одному толком не готовился, потому что не понимал, что важнее. Мать говорила, что я должен стать финансовым директором, крутым мужиком и реализовать все то, что она хотела сама.

— Ты объект моих инвестиционных вложений, — говорила она.

А я хотел просто сбежать из этого умирающего города и от матери, которая все детство то любила и хвасталась успевающим сыном, то била ногами за двойки. Я прекрасно осознавал свое будущее: вечный стыд, скрытый потным, завонюченный одеколоном пиджак муниципального взяточника, тухлые бани с девочками и солидными мужиками. При этом я прекрасно понимал ее благие намерения: будучи в прошлом женщиной на госслужбе в России девяностых, она бесконечно завидовала мужчинам, их карьерным перспективам и той силе, которую они воплощали. Она была красивой женщиной в гомогенных мужских коллективах и привыкла, что если с ней кто-то ласков, значит хочет либо ее тело, либо ее возможности. Женская привлекательность стала для нее исключительно инструментом, который она оттачивала так же, как силу воли, профессиональную компетенцию и хитрость, в которой сильно проигрывала. Позже, в конце нулевых, когда она была вынуждена покинуть пост главы департамента экономики города Тольятти из-за смены администрации, она понимала, что на этом ее политическая карьера закончилась, поэтому ушла в бизнес. Новый мэр никогда не возьмет в свой аппарат главного соратника прежнего мэра, тем более понимая, что это конкурентная женщина. Тем более понимая, что наступила новая политическая реальность, где нет места либеральным политикам, выступающим за расширение местного самоуправления — а она являлась именно таким политиком. Забавно, что с детства я свободно владел политической терминологией — мы использовали ее в повседневном общении, как и таджикские диалектизмы.

Я был первым за пять поколений, кто родился в России. Остальные родились в Душанбе. И если бы не война, я бы тоже был душанбинцем.

И мне всегда казалось, что моя настоящая родина где-то не здесь. Я не понимал Россию.

Когда мать приехала из Таджикистана бежав от войны

она сказала себе что железобетонная.

Она выжила победила войну

заработала на квартиру

родила сына и говорила:

я научу тебя ходить по трупам

ты объект моих инвестиционных вложений

и ты всегда будешь со мной

говорила она.

А я отвечал что на такое я не согласен

и что единственный труп на который приходится наступать

это Тольятти.

Она считала что воспитание

должно быть достаточно жестким

потому что вся жизнь война.

И в детстве я очень хотел стать военным корреспондентом

чтоб говорить правду

ведь никто не заставит меня говорить то

во что я не верю.

Я смотрел новости федеральных каналов

об осетинской, чеченской и еще какой-то войне

нашей бесконечной войне потому что вокруг все плохие

и бесконечно злился

то на пендосов

то на грузин

то на украинцев

и в конце концов сам на себя

потому что я будто бы не Россия.