Шрифт:
Закладка:
Я решил спросить Матвея, были ли у него парни. Он сказал, что ходил на секс и несколько раз пробовал встречаться, но все быстро заканчивалось. Я ответил, что вообще никогда не мутил и секс мне был неприятен.
— Было такое, — ответил он.
— Я вообще не люблю, когда меня трогают.
— Почему?
— Вдруг отпиздят?
— Я не отпизжу.
— Я знаю.
Я рассказал ему, как однажды открылся перед матерью и кампанией. Он сказал, что о нем знает только трое друзей и что я очень смелый. Я рассказал про случай с флешкой, когда класс увидел все мое порно, а он рассказал, что сам делал порно с одноклассниками.
— Я прифотошопливал их лица к актерам. Еще приделывал головы училок.
— Ты злой мальчик.
— Может. Но меня буллили.
— Понимаю. И чем кончилось?
— Я узнал, что у меня тяжелая рука.
Мне захотелось немедленно сделать что-то прикольное. Очень сильно захотелось какой-то диверсии, но я не придумал ничего, что не выглядело бы дико.
— Ты снова улыбаешься, как Том Фелтон, — сказал он.
— Некрасиво? — спросил я.
— Наоборот. Горячий парень, — ответил он.
Матвей сидел с широко расставленными ногами, смотрел на меня и улыбался. Мне кажется, он снова представлял, как меня трахает, потому что мы хотели секса все время.
Нога согрелась и я предложил своровать маленькую бутылку водки, налить ее в стакан из-под колы и пить, сидя на Ленинградской. Матвей согласился и мы немедленно это сделали. Я курил одну за другой, мы болтали и несколько раз ныряли обратно в торговый центр, чтобы сходить в туалет и взять еще бухла. Щеки и нос Матвея стали ярко-розовыми.
— Какой у тебя длинный нос, — сказал я.
— В смысле?
— А. Прости. Мне в смысле нравится. Я залипаю на деталях. Я люблю особенности.
— Мне говорили, что у меня нос как хуй.
Я представил секс при помощи носа и засмеялся.
— А у тебя аккуратный. Четко ровный. А у меня это… как у Альфа, хотя я украинец, а не инопланетянин. Ну, по бате.
— Так что там с батей? — спросил я, уже осмелевший для таких вопросов.
— Это шутка.
— Это не шутка, я вижу.
— Не хочу рассказывать.
— Мэт, я рассказал тебе самый стыдный момент моей жизни. Как мне еще показать, что ты можешь доверять?
— Ну, батя много бухает.
— Бутылка водки в день? — поинтересовался я, чтобы прикинуть, не алкоголик ли я.
— Ну, это только в первой половине дня, — ответил он.
Матвей рассказывал, как однажды отец сломал ему руку и теперь она щелкает, когда он ее сгибает. Он рассказывал, как они с мамой прятались в ванной, как убегали ночью из дома и спали на лавке, и у нее текла кровь из лба, и он ее вытирал рукавом. Как потом мама всегда возвращалась и говорила, что папа хороший. Как Матвей мечтал, что вырастет, станет сильным, и что он очень хочет не быть, как отец, поэтому не любит эту отцовскую дубленку, но другой куртки у него нет и он вынужден в ней ходить — в этой батиной коже.
— Я приезжаю в Тольятти только чтобы увидеться с мамой. И поесть нормально. Она хорошая, но жить с батей пиздец. Два раза я его бил. И мне стыдно за это. Потому что он угрожал убить маму. Он ходил с ножом и говорил, что убьет ее, если она выйдет из дома, потому что типа она изменяет. Но бить алкаша нетрудно, у него уже ниче не работает, и он потом успокаивается. Меня бесит, он сидит у телика, смотрит Соловьева и… такой… что надо всех мочить, потому что все пидарасы. Но его даже племянница восьмилетняя обзывает. Но я не такой, меня трясет потом. И он еще… он еще обзывается сильно. Ты… ты вообще никто, ты выродок, ты не мой сын.
— Мне тоже мать так говорила. И била.
— Он просто начинает говорить, что я ему никто. А я прям не могу это слышать. Лучше бы он назвал меня пидором, чем это. Но мне похуй. Я нытик, да? Мне просто стыдно все это.
— Это ему должно быть стыдно.
— Но стыдно мне. Ладно, это просто семейная хуйня. Не бедствие.
— Да, не миллионы смертей от ковида.
— Ковид хуйня, — сказал Мэт. — Чего бы похуже не было. Ядерная война, например.
— Ой, это вот все про войну — это просто телек рассказывает. Не будет ниче, двадцать первый век.
— Я не уверен, — Мэт потянул из трубочки.
— Шульман сказала: «Ничего этого не будет!».
— Так. Ладно. Это тупо.
— Да почему тупо?
— Ты реагируешь так, будто это тупо.
— Че я такого говорю?
Мэт замолчал и вытер ладонью губы:
— Ничего. Прости. Я хуйню говорю. Это в моей голове происходит.
— Зачем ты так переживаешь выглядеть тупо?
— Не знаю.
— Матвей, если бы мы не сидели на улице, я тебя обнял.
И тогда Матвей положил руку мне на плечо.
— Ебать я пьяный, тащи меня домой.
— Ты изображаешь.
— Да. Чтобы люди не поняли, что я тебя лапаю.
— Тебя, короче, надо напаивать, чтобы ты был душевным.
— А так нет?
— А так не знаю.
Мы не могли больше гулять, потому что моя нога снова заледенела. Мы решили поехать домой. Матвей был настолько пьяный, что, пока мы ехали в двадцать третьем от сквера Высоцкого, рассказал, как влюбился в репетитора по русскому и каждый день, направляясь из школы домой, проходил возле его дома и просто стоял. Через год он узнал, что репетитор женился и тогда Матвей перестал к нему ходить. Я сказал, что Матвей романтик, а он сказал свое обычное: я шизоид.
Когда мы доехали до общаги, я понял, что не могу не блевать. Я стал делать это прямо на остановке.
— Ты так интеллигентно блюешь, — сказал он.
— Эт как? — спрашиваю.
— Не знаю.
— Все, пока, я в общу.
— Вообще-то я хотел тебя проводить. Как всегда.
И он тупо меня тащил до общаги.
И всю весну мы виделись почти каждый день.
Трахаться мы могли редко. Иногда на выходные мы уезжали ко мне в Тольятти — в марте мать окончательно уехала к бабушке в деревню. Она уехала на своей Toyota camry — своем неприкосновенном сокровище. Я спрашивал, почему она не хочет продать машину. Она отвечала:
— В деревне без машины никак.
— Зачем в деревне «Тойота»? — я спрашивал.
— Андрей,
