Но почему же он излил ей то, что сдерживал в сердце?.. Он сейчас был похож на канатоходца, что пытается ступить на шаг выше, и вдруг обнаруживает, что парит высоко в воздухе! Но какая сила может теперь надеть на него узду?

— Не напоминайте мне о том, чего я не желаю слышать, я уже сыт по горло этим. Я нигде не забывал свою голову, так как ношу её с собой и днём, и ночью, и не забывал про свой нос, ведь я вижу его много раз на день. Но у меня есть кое-что бесподобное, чего нет у других: моя любовь, которой нет равных, и которой я горжусь. И вы тоже должны гордиться ею, даже если отвергаете её. Так было с тех пор, как я увидел вас в первый раз в саду. Разве вы это не почувствовали?.. Раньше я и не думал признаваться вам, так как боялся, что наши узы дружбы будут разорваны, и меня выгонят из рая. Мне было очень тяжело рисковать своим счастьем, но я всё-таки был изгнан из рая, так что чего мне теперь бояться?!

Его тайна была излита, словно вылившаяся из раны кровь; Камаль не видел ничего в этом мире, кроме её выдающейся личности, словно дорога и деревья, дома и немногочисленные прохожие исчезли за непроницаемым облаком, оставлявшим открытым лишь маленькую щель, сквозь которую мелькала его молчаливая возлюбленная с её стройным силуэтом, чёрным нимбом волос и профилем, отмеченным печатью миловидности и скрывающим тайны. В сумеречных тенях её лицо казалось очень тёмным, а когда они перешли на другую сторону улицы, — освещённым светом предзакатных солнечных лучей. Так он мог бы продолжать говорить до самого утра!

— Я говорил вам, что и не думал о признании раньше?! Это не совсем так. На самом деле я хотел сделать это в тот день, когда мы встретились в беседке, и Хусейна позвали к телефону. Я почти было признался, если бы вы не поспешили наброситься на мою голову и нос, — тут он коротко засмеялся. — Я был похож на оратора, который хочет раскрыть рот, но в него летят камни из аудитории.

Она была тиха и молчалива, как и следовало: ангел из потустороннего мира, который не должен говорить на языке людей или интересоваться их делами. Но разве не благороднее было бы ему сохранить свою тайну?!.. Благороднее?!.. Высокомерие перед лицом возлюбленной это богохульство. Противостояние убийцы своей жертве было мудрым искусством.

«Помнишь ли ты свой блаженный сон, от которого проснулся в то утро и потом плакал над ним?…» Забвение быстро поглощает сон, а слёзы, или точнее, память о них остаются вечным символом.

Тут она сказала:

— То, что я тогда сказала, было шуткой, и я попросила вас не смеяться…

Это освещающее чувство было достойно того, чтобы его смаковали, словно счастливый восторг, что испытываешь после того, как прошла жуткая зубная боль. В душе его звучали мелодии, скрытые в самой глубине, пока в них не проявилась одна, самая нежная. В этот момент он смог увидеть в чертах своей возлюбленной музыкальные ноты небесной мелодии, написанные на её ангельском лице.

— Вы обнаружите, что я доволен и не прошу ничего, потому что, как я уже говорил вам, я вас люблю…

Она с естественной грациозностью обернулась к нему и бросила на него улыбчивый взгляд, но быстро отвела глаза, прежде чем он смог расшифровать его: что это был за взгляд такой?… Довольный?… Тронутый?… Эмоциональный?… Отзывчивый?… Или вежливо-насмешливый?.. Бросила ли она взгляд на его лицо в целом или ограничилась только головой и носом?… Тут до него донёсся её голос:

— Я могу только поблагодарить вас и извиниться перед вами за то, что, сама того не желая, причинила боль. Вы благородный и деликатный человек…

Душа его готова была прыгнуть в объятья счастливых мечтаний. Но Аида тихим голосом продолжила:

— А сейчас позвольте мне спросить, что за всем этим стоит?

Интересно, он слышит сейчас голос своей возлюбленной или свой собственный?… Этот вопрос парил где-то над Байн аль-Касрайн, окружённый его вздохами. Пришло ли время найти на него ответ?…. Он в замешательстве спросил:

— А что стоит за любовью?!

«Вот она и улыбается. Но каков смысл этой улыбки?.. Однако ты хочешь больше, чем просто улыбки».

Она снова спросила:

— Признание это только начало, а не конец. Я спрашиваю, чего вы хотите…?

Он с прежним замешательством ответил:

— Я хочу… хочу, чтобы вы позволили мне любить себя…

Она не выдержала и засмеялась, а потом спросила:

— Вы этого и вправду хотите?!.. Но что вы будете делать, если я вам не разрешу?

Он со вздохом сказал:

— В этом случае я вас всё равно люблю.

Она шутливым тоном, напугавшим его, спросила:

— Тогда вообще зачем разрешение?

И правда, до чего же глупы ошибки, совершаемые нашим языком. Больше всего он боялся ни с того ни с сего свалиться на землю, как только что воспарил над ней. Он услышал её слова:

— Вы заводите меня в тупик, и кажется, что и себя тоже…

Он встревоженно спросил:

— Я?… В тупик? Возможно, но я люблю вас. Что же может стоять за этим?.. Мне иногда кажется, что я стремлюсь к таким вещам, которые находятся за пределами возможностей самой земли, но если поразмышляю ненадолго, то не смогу определить свою цель. Скажите мне сами, что всё это означает. Я хочу, чтобы вы рассказали мне это, а я буду слушать. Можете ли вы вытащить меня из моего тупика?..

Она с улыбкой сказала:

— Я не могу сделать ничего из того, о чём вы просите меня. Это вы должны быть рассказчиком, а я слушательницей. Разве вы не философ?!

Лицо его омрачилось и покрылось румянцем:

— Вы надо мной