Второй раз мы не попались. Когда воздух снова завибрировал от писка, мы с Женькой, не сговариваясь, бросились на траву, прикрыв все открытые участки кожи. Благо, их было немного.

— Какого же размера должен быть паук, раз у него такая паутина! — сказала Женька, когда вторая серия шипов иссякла.

— Не факт, что вообще есть паук, — за эти несколько минут я уже пришел в себя полностью, большой палец на руке, куда шип воткнулся, шевелился еще плоховато, но в целом было терпимо.

— Так ты знаешь, что это за хреновина такая? — обрадовалась она.

— Впервые вижу, — хмыкнул я.

— Тогда почему… — начала Женька, и тут в воздухе опять запищало.

— Надо отходить, — пробубнил я, лежа носом в землю. — Шипы легкие, не могут очень далеко лететь…

Сказать оказалось легче, чем реализовать задуманное. Когда поток шипов иссяк, мы с Женькой вскочили и попытались, так сказать, тактически отступить, но хрен там угадали. Пока мы уворачивались от шипов одной паутины, за нашими спинами уже как-то выросла вторая. Ее тонкие серебристые нити были едва заметны, так что Женька чуть в них с разбегу не влетела. Хорошо, что я успел ее ухватить за руку.

Еще одна паутина косо протянулась между причудливо изогнутым стволом мертвого дерева и кучей круглых покрытых мхом валунов.

Окружены, короче.

И у всех паутин вокруг разное время созревания, в смысле, шипами они фигачат по очереди, а не одновременно.

И времени на свободное перемещение у нас, получается, все меньше и меньше. Тем более, что они явно размножаются. И если мы еще чуть-чуть протормозим, то они возьмут нас в кокон.

Женька ткнула паутину шестом. Нити упруго спружинили, но даже не подумали порваться. Снизу ни под одной из них возможности поднырнуть нет.

Как с этой заразой справляться, хрен знает…

За примерно четверть часа чехарды и прыжков среди паутин, мы с Женькой выяснили, что нити не рвутся ни одним из доступных нам способом. Разрезать ножом их тоже нельзя, голой кожей их касаться — крайне сомнительное удовольствие — они жгутся и приклеиваются. И к ткани комбеза тоже.

Вариантов было два — проломиться через стоящие стеной кусты с максимально возможной скоростью. Или попытаться взобраться, опять же, быстро, на груду валунов. Пока и эти два пути у нас не отрезали.

Очередной нарастающий писк.

Мы снова плюхнулись на землю, спрятав лицо и ладони.

— А мы можем как-то подать сигнал бедствия или что-то такое? — глухо проговорила Женька. — Как вообще получается, что заходили мы все вместе, а сейчас никого нет рядом?

— У тебя случайно нет дезодоранта или что-то вроде? — спросил я, смутно вспомнив, что вроде рыжеволосая валькирия складывала какой-то баллончик в карман комбеза, когда мы переодевались. Возникла у меня одна идея, которую хотелось проверить, прежде чем тыкать SOS в «плюшке». Как-то было западло звать на помощь, не перепробовав все варианты.

— Есть, — сказала Женька.

— Сейчас шипы прекратятся, дай его мне, хорошо? — попросил я.

— Эээ… А зачем? — Женька приподнялась на локте и посмотрела в мою сторону. И тут же ойкнула и ткнулась обратно в траву. Все-таки эти дурацкие шипы довольно сильно лупят, не как пули, конечно, но прилетает чувствительно.

— Сейчас покажу, — буркнул я, нашаривая в кармане на бедре зажигалку.

Когда поток шипов от всех трех паутин иссяк, мы снова смогли подняться. Женя протянула мне баллон, я, не глядя, сбил с него крышку, подскочил к ближайшей паутине, и поднес к шипящей струе дезодоранта зажигалку. Поток пламени рванулся к серебряным нитям с зарождающимися в узлах красными каплями.

И прочная, как кеплар, паутина, буквально за одно мгновение распалась на невесомые белесые хлопья. Как будто ее и не было.

— Уходим! — скомандовал я и шагнул в освободившийся проход, чтобы побыстрее покинуть этот «треугольник боли». Но почти сразу же остановился. Сфигали уходить-то?

Пожег остальные паутины тоже. И еще одну, только что зародившуюся в том месте, куда, кажется, упал выдернутый из моей руки шип.

— Наверное, эти шипы как комары, — сказала Женя уже совершенно спокойным тоном. — Напиваются крови и начинают строить паутину.

— Не сказал бы, что я в восторге от этой всей биохимии, — я поежился. В суставах и мышцах все еще имелась некоторая скованность. Кажется, я теперь буду при любом взгляде на красное какое-то время нервно вздрагивать, вспоминая, как меня тут крючило от боли на траве. — У нас еще шесть с половиной часов. Так что возвращаемся к нашим брыкам.

К обеду неяркое осеннее солнце скрыла серая хмарь, начал накрапывать дождик. От выкрутасов брыков болело все тело, кажется, что оно вообще стало одним сплошным синяком. Когда успокоился очередной, Женя плюхнулась на мокрую траву и растянулась в полный рост.

— Все, больше не могу, — простонала она. — Нужен какой-то перерыв или что-то вроде.

— Между прочим, нам еще два с половиной часа полагается работать, — усмехнулся я, падая рядом с ней.

— Нет-нет-нет, ни за что! — Женя помотала головой. Не поднимая ее. — У нас и так их уже полный мешок почти.

— Эй, а где же твой рабочий азарт? — подначил я. Тоже не поднимая головы. На самом деле, мне и самому больше хотелось просто лежать, а не гоняться с мешком за этими вздорными сухопутными голотуриями. — Вот представь, вернеся мы на базу, а у нас больше всех добычи. Выиграем соцсоревнование, вымпел получим…

— А что, здесь тоже есть соревнование? — спросила Женя. — Нелогично же. Здесь ведь небезопасно рекорды ставить.

— Я пошутил, — хмыкнул я, повернулся на бок и подпер голову локтем. Женька лежала, раскинув руки в стороны. Широко раскрытыми глазами смотрела в мутно-серое карельское небо. Рыжие волосы, которые она тщательно собрала в пучок перед выходом, растрепались и обрамляли ее лицо медными кудряшками.

Красивая девушка. И лицо такое правильное, как у статуи…

Статуя, хм… Я сел и вытянул шею. Вот что это такое за кустами! Это «нечто» притягивало мой взгляд примерно последний час. Но с этой охотой на брыков мы то приближались, то удалялись. А поскольку «нечто» в кустах не проявило никакой агрессии, я перестал обращать на него внимание. Но сейчас, когда мы валялись неподвижно, я снова наткнулся на него взглядом.

Там точно какая-то статуя. Сама не очень большая, но на высоком гранитном постаменте.

— Кажется, там был фонтан или что-то подобное, — сказал я и ткнул пальцем в ту сторону.

— Где? — Женя лениво повернула голову и присмотрелась. — Ой, точно… А я почему-то думала, что здесь только дикая природа и всякие аномалии.

— Здесь же люди жили… до этого всего, — я поднялся на ноги и протянул руку Женьке. — Пойдем посмотрим?

Про усталость мы как-то сразу забыли оба. Продрались через полосу цеплючих кустов. Потом пришлось перелезть через невысокий каменный заборчик, которого сначала видно не было.

— Это какой-то мемориал? — задумчиво спросил я, оглядываясь. Статуй тут на самом деле было несколько. Та, которую я заметил сначала, стояла как бы чуть сбоку, а остальные — плотной группой. Грубоватые и схематичные. Изображали они, судя по всему, компанию ученых, склонившихся над чем-то кубическим. Или группу хирургов над столом…

— Ага, вот тут должна была быть табличка, но ее нет, — Женя провела пальцами по граниту. Там действительно виднелся прямоугольный след с четырьмя дырочками по углам. — Ой, кажется, я знаю, кому это памятник! Это группа Изместьева!

— Кого? — переспросил я.

— Ну вот же, смотри! — она указала рукой в сторону стелы на противоположном углу площадки из каменных плит. — Там дата. Две тысячи одиннадцатый. Это как раз год, когда в первый раз применили редактирование генома!

— А, точно! — сказал я. Конечно же, я был не в курсе, о чем она говорит. Но признаваться в этом не торопился. Не буду же я ей рассказывать про Нижнеудинск, в котором я сидел и куковал сычом, не зная ничего о том, что происходит в стране.

— А ограда как будто в другое время построена, — сказал я вместо этого. Ну да, невысокая стенка, окружавшая мемориал, была сложена из круглых валунов. Я такие видел в Карелии и на островах Финского залива. Вокруг заброшенных деревень. Рассказывали, что таким образом местное поселение места под посевы освобождало. Собирали камни и складывали из них такие вот стеночки. Вот только эта была какой-то неправильной формы. Будто сохранилась только частично, а раньше тут был целый лабиринт.

— Ой, какие