поступил на службу в наркомат по военным делам. Но у Кремкова был родной брат (младший), который воевал у белых. Носович пригрозил широко огласить этот факт. Кремков испугался и вступил в подпольную белогвардейскую организацию. Но как и все, кто служит по принуждению, а не по убеждению, Кремков был ненадежен. Скляру удалось разглядеть в Кремкове колеблющегося. Когда Скляр (с согласия товарища Сталина) предложил Кремкову помогать нам в обмен на прощение, тот с радостью согласился. Впоследствии Кремкова арестовали вместе со всеми, чтобы раньше времени не выдавать его истинной роли в белогвардейском заговоре. Кремков помогал нам, чем мог, старался на совесть, но плохо было то, что Носович ему особо не доверял (понимал, сволочь, кому можно доверять, а кому нет). Через руки Кремкова проходили только официальные документы и в обязанность ему вменялось доносить Носовичу о настроениях сотрудников штаба. Для секретных дел Носович использовал секретаря Садковского и другого своего порученца Тарасенкова, племянника Чебышева. Тарасенков был убежденным, идейным контрреволюционером. Носович держался с ним на равных (как же – чебышевский племянник, свой в доску!) и ласково называл «Петрушей». Сотрудники штаба за глаза презрительно звали Тарасенкова «Петрушкой». Его даже свои беляки не уважали и не любили, настолько отталкивающий, неприятный был человек. Не в смысле внешности неприятный, внешне он был красавчик, а в смысле душевных качеств. В Царицыне Тарасенков начал ухаживать за дочерью бывшего городского головы барона Остен-Сакена[131] и вскоре женился на ней. Кремков слышал, как Тарасенков сетовал по поводу того, что жена должна брать фамилию мужа, а не наоборот. Ему очень хотелось стать бароном Остен-Сакеном. Можно представить, какая обстановка сложилась в штабе Северокавказского округа, если порученец начальника штаба открыто, не таясь, вел подобные разговоры.

Садковский занимал в штабе особое положение. Секретарь начштаба – невеликая птица, обычный делопроизводитель, но на деле Садковский был третьим по значимости человеком в штабе после Снесарева и Носовского. Ст. комиссара Зедина я в расчет не беру, с ним на деле никто не считался. Позже комиссар Анисимов отчасти приструнил Садковского, но все равно тот сохранил свое исключительное положение до самого ареста. Если Носович по каким-то причинам отсутствовал в штабе, то все (и начальники управлений в том числе) обращались к Садковскому. Он не просто принимал документы и сообщения для передачи Носовичу, как положено секретарю, но и отдавал распоряжения от имени начштаба и даже накладывал резолюции на документы. По этой причине у Садковского однажды вышла ссора с заведующим 1 отделом адм. управления Орловым. Орлов, хоть и был офицером (капитаном), в заговоре участия не принимал. Я предполагаю, что его взяли в штаб и отдали под начало Ковалевскому с тем, чтобы присмотреться к нему получше и затем вовлечь в заговор. Но когда присмотрелись, решили не вовлекать. Орлов возмутился, когда Садковский начал вмешиваться в его дела и давать распоряжения. «Вы не начштаба, а всего лишь секретарь, и не вправе отдавать такие распоряжения», сказал Орлов. Орлову крепко досталось от Носович и Ковалевского за «нарушение дисциплины». На штабном собрании Носович объявил, что безгранично доверяет Садковскому и просит всех сотрудников выполнять его распоряжения так, словно они исходят от начштаба. Впоследствии Садковский бежал к белым вместе с Носовичем.

Много лет прошло с той поры, а злость у меня все та же. Вспомню – и кулаки сжимаются сами собой. Как можно было отдать командование частями Красной Армии врагам?! Да не просто отдать, а обеспечить им наилучшие условия для вредительской работы и всячески оберегать?! Про «оберегать» я напишу чуть позже. Если сам факт работы белогвардейского штаба под видом штаба Северокавказского округа сам по себе был вопиющим, то события, последовавшие за арестом руководителей заговора, потрясли меня и других товарищей. Если бы не поддержка товарища Сталина и не его твердая убежденность в нашей победе над врагами (внешними и внутренними), то у многих из нас могли бы попросту опуститься руки. Не стану выступать от чужого имени, поделюсь тем, что испытал сам. Я считал себя стойким большевиком, которого закалили долгие годы подпольной работы. Так оно и было. Но в подполье, в дни Октября и сразу после него я четко видел, где враги, а где свои и твердо знал, что у своих, у большевиков, я всегда найду помощь и поддержку. Отдельных провокаторов и предателей можно было не брать в расчет. В семье, как известно, не без урода. Но в целом разделение было четким и на товарищей всегда можно было положиться.

В Царицыне я вдруг оказался в положении подпольщика, который работает скрытно от всех и может полагаться лишь на нескольких верных товарищей. Каково было мне, большевику, ответственному сотруднику наркомата, чувствовать себя в красном Царицыне «подпольщиком»? Мир перевернулся с ног на голову. Хуже всего было сознание собственного бессилия. Вот же они – враги! Они на виду и делают свои черные дела не особо таясь! Их надо к стенке ставить, да поскорее, но не тут-то было! Врагам покровительствует предвоенсовета Троцкий и другие такие же враги, проникшие в руководство Красной Армии! Обжаловать их действия невозможно – круговая порука. А время идет… Гражданская война в разгаре!

Не знаю, что бы сделал я, не будь в Царицыне товарища Сталина. Скорее всего, сорвался бы и натворил глупостей. Возможно, попытался бы «открыть глаза» на заговор военспецов Троцкому и был бы расстрелян по его приказу как контрреволюционер. Возможно, застрелил бы Носовича или Снесарева и сам бы тоже был бы расстрелян. Паутина заговора опутала все руководство Красной Армии и казалось, что разорвать ее невозможно. На поддержку местных товарищей рассчитывать не стоило. Председатель Царсовета Минин был ни богу свечка ни черту кочерга, а председатель ГубЧК Борман не мог своей властью арестовать военрука округа, начштаба и начальников управлений. Не было у него таких полномочий.

Мерзкое положение, когда видишь врага, а ничего с ним сделать не в состоянии. Нечто подобное встречалось на германском фронте, где в каждом штабе сидели немецкие и австрийские шпионы. Но то была не революционная, а буржуазная война, в которой вражеские шпионы нам помогали (пускай и сами того не желали). Солдаты видели, что кругом измена, что гибнут они попусту, и желание воевать у них пропадало. В Царицыне же вся эта штабная контрреволюционная измена снижала боевой дух красных войск. Намеренно создавались условия для перехода красных отрядов к белоказакам при помощи разного рода несправедливостей в отношении революционных бойцов, которые штабная контра маскировала под видом «установления дисциплины». Любимый метод был таков – отдать заведомо