Современный нам исследователь пишет о Боткине:

«Своему образу жизни, воплотившему сочетание позитивизма с артистизмом и изощрённым сибаритством, Боткин не изменил и на смертном одре: умирая почти слепым и парализованным, он устраивал у своей постели великолепные музыкальные концерты и лукулловы обеды и утверждал: „Райские птицы поют у меня на душе“»

(Б. Ф. Егоров).

Не оставив слишком заметного следа в литературе, В. П. Боткин останется в истории XIX в. как истинный «человек играющий» своего времени, как один из первых русских преферансистов.

Буковский, Владимир Константинович

(30 декабря 1942, Белебей, Башкирская АССР, СССР — 27 октября 2019, Кембридж, Великобритания) правозащитный деятель и писатель. В 1976 г. прямо из лагеря был на самолёте выдворен из СССР (точнее, обменян на секретаря компартии Чили Луиса Корвалана). В его книге «И возвращается ветер…» (1978) есть ценный материал о жизни в советских концлагерях, в частности о карточной игре уголовных заключённых:

«…Играть с ними бессмысленно — карты меченые, а уж трюков всяких они знают бессчётное множество. Есть такие специалисты, что вынут тебе любую карту на заказ с закрытыми глазами. Они живут картами: целый день их крутят в руках, тасуют, перебирают, чтобы не потерять сноровку, и, уж если выберут жертву — разденут донага. Но и отказаться теперь значило бы проявить слабость. Не те будут отношения, а мне с ними жить почти три года.

— Давай, — говорю я, — только в преферанс. Народу достаточно, запишем пульку — на всю ночь хватит.

Тут он смутился. Преферанс — игра не воровская. Сразу видно, что он никогда в неё не играл. Но и отказаться ему позорно — какой же он вор, если играть отказывается?

— Землячок, ты хоть объясни, что за игра такая, как в неё играть?

Я объяснил. Сели неохотно — куда им деваться? Естественно, через часок ободрал я их как липку. Преферанс — игра сложная, почти шахматы, долго надо учиться, чтобы понять. Пытались они по ходу дела мухлевать — я даже бровью не повёл. Мухлюй, не мухлюй, а если игру не знаешь — не выиграешь. Тем более в преферанс.

— Ну, вот, — говорю я. — Вещи свои заберите, они мне не нужны. А теперь давайте я вас по-настоящему научу, как играть».

Ходасевич, Владислав Фелицианович

(1886–1939) русский поэт и литературовед, специалист по творчеству Пушкина и автор лучшей книги о Державине; как и они, профессиональный игрок. В книге Н. Берберовой (вдовы Ходасевича) «Курсив мой» приводится «хронология жизни», своеобразная автобиография Ходасевича, где сам он пишет на 1906, 1907 и вплоть до 1911 года отдельно: «Карты».

Об игре Ходасевича в эти годы можно судить отчасти по его статье «Московский литературно-художественный кружок»; играл он в любительский преферанс (см. воспоминания Ходасевича о В. Я. Брюсове, в доме которого постоянно шла игра, в книге «Колеблемый треножник»). В этот момент жизни карты служили для Ходасевича порой единственным источником средств к существованию.

В начале 1920-х гг. Ходасевич уехал из России, с середины 20-х поселился в Париже, где вновь превратил карты в своё постоянное занятие, однако вместо московской железки и преферанса играл в покер и бридж (подробно см. в публикации: «Переписка В. Ф. Ходасевича с А. В. Бахрахом»), постоянными партнёрами его были Бахрах и Хассан Шахид Сураварди (1890–1965), индус, вполне обрусевший, и в Париже живший на положении именно русского эмигранта — позднее Сураварди вернулся в Индию (точнее, в Пакистан), где занялся политической деятельностью; имя его в связи с картами или бриджем упоминается в записях Ходасевича постоянно. Судя по списку партнёров и по тому, что главной в эти годы для него была «не азартная» игра бридж, Ходасевич играл в Париже «ради искусства», которое он постиг и полюбил и от которого уже не мог оторваться.

Московский Литературно-Художественный Кружок

Объединение московских литераторов, существовавшее в начале XX века. Большое место в жизни Кружка занимала карточная игра, доставлявшая ему средства к существованию. Вот как описывает жизнь кружка В. Ф. Ходасевич в книге «Колеблемый треножник»:

«…Была у Кружка библиотека с читальней. И то и другое было поставлено образцово. В библиотеке имелось много ценных и даже редких изданий, в читальне получались газеты и журналы в большом количестве, русские и иностранные. Однако рядовые члены Кружка сравнительно мало пользовались этими благами, потому что старыми книгами не слишком интересовались, а новые предпочитали покупать, чтобы поскорее быть „в курсе литературы“. В читальню заходили редко и главным образом для того, чтобы вздремнуть или подождать, когда соберутся партнёры в винт или в преферанс. В последние годы Брюсов затеял издавать „Известия Кружка“ — нечто вроде критического и историко-литературного журнала. Вышло всего книжек десять, довольно скучных и бессодержательных.

Гораздо более жизни сосредоточено было в кружковской столовой. Часам к двенадцати ночи она всегда наполнялась. Съезжалась вся интеллигентская и буржуазная Москва — из театров, с концертов, с лекций. Здесь назначались свидания — литературные, деловые, любовные. Официально считалось, что цель столовой — предоставить дешёвые ужины деятелям театра, искусства, литературы, но на самом деле было не так. Действительно нуждающихся в столовой Кружка никто, кажется, не видал, а дешёвые ужины запивались дорогими винами. Вина и люди естественно распределялись по столикам. Золотые горла бутылок выглядывали из серебряных вёдер со льдом — на столиках Рябушинских, Носовых, Гиршманов, Востряковых.

Здесь ужинали не шумно и не спеша. Шум, говор, приходы, уходы, писание стихов и любовных записок, тревога, порой истерика — господствовали за столиками „декадентов“, где коньяк и мадера считались „национальными“ напитками; коньяк принято было пить стаканами, иногда — на пари: кто больше? Поодаль располагались „знаньевцы“ и „реалисты“, в большинстве поклонники Удельного ведомства. Почему-то всегда мне казалось, что как гимназисты хотят быть похожи на индейцев, так реалисты — на охотников (может быть — в честь Толстого и в память Тургенева). Им не хватало только собак и ружей.

Некоторые плохо умели обращаться с ножом и вилкой и пускали в ход натуральные пятерни — может быть, опять-таки из желания быть ближе к природе. С этого столика поминутно доносилось: „Лев Николаевич“, „Антон Павлович“ или коротко — „Леонид“: все старались прихвастнуть близостью к Толстому, Чехову, Леониду Андрееву. Изредка появлялся сам Леонид Андреев — в зелёной бархатной куртке, шумный,