Шрифт:
Закладка:
Глумов сказал правду: нужно только в первое время на себя поналечь, а остальное придёт само собою. Исключительно преданные телесным упражнениям, мы в короткий срок настолько дисциплинировали наши естества, что чувствовали позыв только к насыщению… В согласность с этою жизненною практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно сбираясь сосать собственный язык. Так что я нимало не был удивлён, когда однажды на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: вот идут две идеально-благонамеренные скотины!
Даже Алексей Степаныч (Молчалин) и тот нашёл, что мы все ожидания превзошли.
Зашёл он ко мне однажды вечером, а мы сидим и с сыщиком из соседнего квартала табельку играем. Глаза у нас до того заплыли жиром, что мы и не замечаем, как сыщик к нам в карты заглядывает. То есть, пожалуй, и замечаем, но в рожу его треснуть — лень, а увещевать — напрасный труд: всё равно и на будущее время подглядывать будет.
— Однако спесивы-то вы, господа! и не заглянете к старику! — начал было Алексей Степаныч и вдруг остановился.
Глядит и глазам не верит. В комнате накурено, нагажено; в сторонке, на столе, закуска и водка стоит; на нас человеческого образа нет: с трудом поднялись, смотрим в упор и губами жуём… Сел, однако ж, Алексей Степаныч, посидел. Заметил, как сыщик во время сдачи поднёс карты к губам, почесал ими в усах и моментально передёрнул туза червей.
— А ты, молодец, когда карты сдаёшь, к усам-то их не подноси! — без церемоний остановил его старик Молчалин и, обратившись к нам, прибавил: — Ах, господа, господа!
— Он… иногда… всегда… — вымолвил в своё оправдание Глумов и чуть не задохся от усилия.
— То-то «иногда-всегда»! За эти дела за шиворот, да в шею! При мне с Загорецким такой случай был — помню!
Когда же, по ходу переговоров, оказалось, что у сыщика на руках десять без козырей, то Алексей Степаныч окончательно возмутился и потребовал пересдачи, на что сыщик, впрочем, очень любезно согласился, сказав:
— Чтобы для вас удовольствие сделать, я же готов хотя пятнадцать раз сряду сдавать — всё то самое буде!
И точно: когда он сдал карты вновь, то у него оказалась игра до того уж особенная, что он сам не мог воздержаться, чтоб не воскликнуть в восторге:
— От-то игра!..
— А як же! Даже ж сегодня вопрос был: скоро ли руволюция на Литейной имеет быть? Да нет же, говору, мы же всякий вечер з ними в табельку играем!..
…Он сейчас же провёл нас в гостиную, где сидели его жена, дочь и несколько полицейских дам, около которых усердно лебезила полицейская молодёжь (впоследствии я узнал, что это были местные «червонные валеты», выпущенные из чижовки на случай танцев). (В этом месте в оригинале есть сноска: «…местные „червонные валеты“ — т. е. мошенники». Осенью 1877 г. начался громкий процесс по делу «Клуба червонных валетов» — великосветских московских аферистов. (Примеч. ред.).
После того мы вновь перешли в гостиную, и раут пошёл своим чередом, как и в прочих кварталах. Червонным валетам дали по крымскому яблоку и посулили по куску колбасы, если по окончании раута окажется, что у всех гостей носовые платки целы… И затем, обратившись к старшему городовому Дергунову, присовокупил:
— А господ червонных валетов честь честью свести в чижовку и запереть на замок!
Карты занимают важное место не только в художественных произведениях Салтыкова-Щедрина, но и в воспоминаниях о нём и его семье; см., к примеру, воспоминания С. А. Унковской (1873 — после 1947) о жене М. Е. Салтыкова-Щедрина Е. А. Салтыковой (1839–1910), которая, раскладывая пасьянс, «вынимала из колоды всю пиковую масть… — и гаданье сводилось к тому, что предсказывало ей одно только хорошее».
Евгений Витковский специально для книги «Русский преферанс» Дмитрия Лесного.
Тургенев, Иван Сергеевич
(1818–1883) — «избалованный русский барич, что, между прочим, с известной прелестью отражалось на его произведениях», — так охарактеризовал этого писателя близкий друг и сосед Афанасий Фет в своих «Воспоминаниях». До конца жизни Тургенев был скорей шахматистом, чем картёжником; о последнем годе жизни Тургенева вспоминает Я. П. Полонский:
«Тургенев был искусный шахматист, теоретически и практически изучил эту игру и хоть давно уже не играл, но мог уступить мне королеву и всё-таки выигрывал».
Об «увлечениях» Тургенева вспоминает также П. Д. Боборыкин:
«Тургенев предавался разным видам любительства: он был охотник, шахматный игрок, знаток картин, страстный меломан».
Сведений о тургеневской игре в карты сохранилось очень мало, однако его оценка игры Белинского в как более чем посредственной, а также история о том, как он подтасовал бедному критику восьмерную в червях так, чтобы тот остался без четырёх, служит бесспорным доказательством того, что, по крайней мере, в 1840-е годы в России Тургенев играл именно в преферанс.
В более поздние годы Фет навестил Тургенева в поместье Виардо и свидетельствовал о первом же проведённом вместе вечере: «Приехал домашний доктор, составился вист, хозяйка села за рояль» — и т. д. О следующих днях в обществе Тургенева, Луи Виардо и «домашнего доктора» там же: «…утренние партии на биллиарде, а к вечеру, кроме музыки и виста, серебряные голоса девиц»; иначе говоря, в поместье Виардо вист — предшественник преферанса — был делом ежедневным.
Тургенев, видимо, ограничивался игрой в коммерческие игры, но, в отличие от Фета, никогда своё «неумение» не афишировал, — как большинство шахматистов он играл достаточно хорошо.
Евгений Витковский специально для книги «Русский преферанс» Дмитрия Лесного.
Панаев, Иван Иванович
(1812–1862) тот самый писатель, именем которого как псевдонимом воспользовался Коровьев-Фагот в «Мастере и Маргарите» Булгакова, дабы проникнуть в ресторан «Грибоедовского дома». При жизни, впрочем, больше был известен как журналист и поэт-пародист, подписывавшийся «Новый поэт»; а также как редактор «Современника». Карточные игры — чаще коммерческие — присутствуют в его письмах, воспоминаниях и прозаических произведениях постоянно. В письме С. Т. Аксакову от 2 февраля 1841 г. Панаев пишет:
«Петербургские лица опротивели мне донельзя… В вист бы с ними, как делывали Вы, — это самое лучшее, да, чёрт возьми, в вист-то не умею играть. Пойду учиться к тётушке Прасковье
