трибунала. Впрочем, вы могли бы легко узнать, кто он такой, из актов того процесса, если бы записи, как мне некогда с кислой миной объяснил ваш магистр, так неудачно не попали в руки врагов герцога и истины. Он также упомянул, что мятежники из гротов Ла Вольпе, схватив юристов патриарха, в еретическом безумии вспороли им животы, а затем запихали вместо потрохов пергаменты и прочие записи, чем, по их словам, накормили законников любимой едой, потому что если при жизни те кормились ложью и лукавством, то пусть и жуют тот же корм в лучшем мире. Затем, еще истекающих кровью, мятежники привязали их к конским хребтам и погнали прочь, к нашей деревне, вызвав своей жестокостью ужас у добросердечных монахов из вашей свиты; да, все это, искренний от испуга, открыл мне тот магистр с крысиным лицом. Но он не забыл упомянуть, что именно в этих пергаментах таилась правда о моем прошлом, которая весьма успешно опровергла бы вашу ложь и обвинения Мафальды и ее глупых кумушек. Так что, может быть, не сторонники мятежника Вироне убили три дня назад на тракте юристов, а вы сами послали головорезов, чтобы задавить голос истины и предоставить себе полную свободу в дальнейшем преследовать меня и моих братьев.

А раз вы обличаете меня и настаиваете, чтобы я придерживалась нити рассказа, то я ответствую, что вы, господа с равнин, наверняка позабыли, что сотворили здесь когда-то солдаты короля Эфраима, пока патриарх в целебных источниках побережья охлаждал отбитую в трудах побега задницу, а герцог заглушал чувство стыда в объятиях пухлых шлюх. Вы с отвращением относитесь к кровожадности Вироне и его товарищей, вместо того чтобы на минуту задуматься, почему в деревне осталась всего горстка вермилиан, как будто женское чрево не рождало здесь здоровых мальчиков. Несмотря на ваши просьбы, уговоры и угрозы, коловороты скоро встанут, и никто больше не будет добывать вермилион, будь то для вашего герцога или для самого князя тьмы. Со дня смерти графа Дезидерио драконья кровь течет тонкой струйкой, и этого не изменит пара десятков рабочих, присланных недавно с низин на замену просветленным, сбежавшим в горы или сидящим в ваших темницах. Наши штольни, синьор, затягиваются от чужого прикосновения, как раны, а руда оказывается на поверхности никчемным гравием, в чем много лет тому назад убедился король Эфраим, послав своих людей вглубь Интестини.

Я ответствую, что просветленные скоро поняли, что король Эфраим сохранил графу Дезидерио жизнь не из жалости, уничтожив перед этим трех его сыновей-бунтовщиков и, как говорили, утопив в пруду невинного ребенка, наследника Корво. Он жаждал вермилиона, который, как обещали ему мудрецы, разожжет в его жилах остывшую кровь, поэтому он сохранил жизнь старому графу Дезидерио и приказал привести коловороты в движение.

Засим она подтвердила все сказанное, не добавив и не убавив ничего после прочтения. Наказали по обычаю хранить тайну и перевязали, после чего отвели в тайную тюрьму.

Засвидетельствовано мной, доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XIV

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в субботу, в пятый день месяца сентября, в праздник Святого Маркези, покровителя купцов и благодетеля многих монастырей, в шесть часов утра, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте в присутствии инквизитора Унги ди Варано приказал привести из тайной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. Несмотря на вразумление и побуждение признаться во всем до йоты и очистить свою душу, она упорствовала, утверждая, что ей больше нечего добавить.

В третий раз подвергалась пытке веревками.

Клянусь, вопреки обвинениям, которые сыплются перед вами с ужасающим пылом, я не встречала своего брата Сальво с тех пор, как его отняли у меня в детстве. Я слышала, что сразу же по прибытии в замок графа Дезидерио он был разлучен с Вироне, потому что старшего готовили к тому, чтобы он в будущем стал вооруженной опорой своего господина, младшего же отправили на воспитание в монастырь, где ему предстояло узнать секреты книг и изведать милости монахов в сандалиях, а может даже, если тому будут способствовать его разум и благочестие, стать епископом. Все это выглядит достаточно тяжелым бременем для отрока, которому, когда он покидал Интестини, было лишь пять-шесть лет, и, наверное, вдали от нашей деревни он вырос для совершенно иной жизни, нежели ему приписывают здешние сплетницы. Хотя я признаю, что Сальво, сколько себя помню, отличался необыкновенным умом, как часто бывает с детьми блудниц, которые, в отличие от более счастливых и обеспеченных сверстников, были лишены достатка и надлежащей заботы. К тому времени, как он появился на свет, наша мать уже давно водила мулов в Интестини и не оставляла это занятие даже после родов. Многим казалось, что она зачала и родила так легко, словно ведьма в облике черной птицы скинула ей ребенка в подол и улетела, удовлетворенно каркнув. В самом же Сальво вы, синьор, не нашли бы ничего демонического, такой он был спокойный и рассудительный ребенок. Он не доставлял мне особых хлопот, а вы должны знать, что я была ему вместо матери, работавшей с утра до ночи, чтобы прокормить нас. И если бы я когда-нибудь встретила его, то узнала бы его по шраму на плече. Когда ему был всего год и он только научился ходить, он упал на раскаленные угли, и, хотя я смазывала рану простоквашей и травами, от ожога остался след, поднимавшийся по его руке до самой шеи. Другие дети, ссорясь с ним, говорили, что его отец был змеем, коварным прислужником демонов; мы закидывали обидчиков камнями, это надолго не помогало, но по крайней мере смягчало наш гнев, ведь мы не считали себя виноватыми ни в грехах матери, ни в пороках неизвестного отца.

Затем ее отвели в тайную тюрьму и заперли там по причине смерти брата Сарто ди Серафиоре, задохнувшегося дымом, и болезни доктора Аббандонато ди Сан-Челесте, которая продолжалась до конца сего месяца и чуть было не заставила нас усомниться в его выздоровлении. За все это время мы мало что могли предпринять по сему делу и во благо души заключенной Ла Веккья.

Записано мной, Унги ди Варано, нотариусом суда.

XV

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в четверг, в первый день октября месяца, в праздник Святого Феббри,