Шрифт:
Закладка:
— Кто это был? — спросила я, но Дон Педро пожал плечами. Очевидно, это было какое-то местное привидение, которого он не знал. Я вспомнила картину в галерее Парк-Берне. Кажется, именно Гайаму называл доктор Рейхман деревней ведьм. В общем, Тоньо нашел себе «бруху» — как и его мать, он нашел себе защитника.
В тот же день миссис Перес попыталась забрать его. За двадцать пять центов один из мальчишек проводил ее к хижине ведьмы на краю поселка. При этом, пробираясь по грязи и корням деревьев, она испортила свои новые туфли.
«Бруха» была отвратительной. Большая темнокожая женщина в черном платье, с волосами, завернутыми в черный тюрбан, она выглядывала из закопченного окна своей кухни, наблюдая за тем, как миссис Перес уговаривает сына уехать.
Но шесть лет с теткой Рамона сделали его осторожным. Ради Нью-Йорка, предложенного мистером Пересом, с его деньгами, телевизорами и настоящим снегом, Тоньо не хотел покидать свою «бруху». И его можно было понять. Все шесть лет его жизнь была сплошным кошмаром. Помимо пыток и избиений, другие дети видимо смеялись над ним и дразнили за его нервные припадки. Связавшись с «брухой» он получил приятное ощущение того, что бывшие палачи стали его бояться. Возможно, он уже научился к тому времени некоторым заклинаниям, различал травы, находил среди них ядовитые… Тетка Рамона уже боялась пускать его к себе домой.
Миссис Перес уехала без него. Он отплатил своей любимой, но злой, с его точки зрения, матери, забросившей его. Он даже заставил ее плакать, как много раз плакал сам за годы своего одиночества.
За день до полета Пересов в Нью-Йорк он появился в Ла-Эсмиральде, покрытый ссадинами и с опухшим лицом. Его побили камнями в деревне, когда он пошел в магазин за покупками для «брухи». За день до этого у одной девочки была рвота черной желчью, после чего она умерла. В ее смерти обвинили Тоньо.
— «Mal de ojo», — сказал Дон Педро и тут же перевел. — Они говорили, что у него дурной глаз.
Его нашел водитель грузовика, перевозящего груз ананасов. Он-то и подвез его до предместий Сан-Хуана.
В первый месяц своего пребывания в Нью-Йорке миссис Перес пожалела, что уехала из Сан-Хуана. Был март, и ей казалось, что она замерзнет до смерти, и к тому же, несмотря на то, что в их квартире в Эль-Баррио был водопровод, ванна и туалет, ей недоставало толчеи и тесноты Ла-Эсмиральда.
— Все были заняты и так равнодушны, — говорила она. — Все двери были заперты на засовы и замки.
Она не знала английский и ей казалось, что никогда не сможет его выучить. В отличие от остальных приезжающих в Эль-Баррио, у нее не было здесь родственников. Она сидела целыми днями возле радиатора, завернувшись в одеяло, и с ужасом думала о том, что ей надо идти в магазин.
У мистера Переса не было этих проблем. Он и раньше жил в Нью-Йорке, довольно неплохо знал английский, и поэтому сразу же нашел работу на фабрике по производству обуви.
Тоньо тоже довольно быстро привык к новой жизни. Хотя по возрасту ему полагалось бы пойти в школу, но его не принуждали к этому, и он был свободен бродить по городу в свое удовольствие. В первых порывах отцовской щедрости мистер Перес давал ему достаточно денег, и Тоньо тратил их в окрестностях Таймс-Сквер. Ему очень нравились будки моментальной фотографии — миссис Перес открыла свой кошелек и достала оттуда несколько старых снимков.
Фотографии меня сильно поразили. Даже тогда, в тринадцать лет, он сильно отличался от остальных пуэрториканских детей. У него были немного раскосые глаза, длинное лицо и острый подбородок. Он был темнее своей матери и, по всему видно, обладал нестабильным и диким характером. На всех фотографиях он был в одной и той же одежде. Это была черная куртка с поднятым воротником. Миссис Перес поинтересовалась, что я разглядываю на фотографиях.
— Это его куртка, — сказала она. — Он всегда ее носил. Ему казалось, что она придает ему такой вид, как-будто у него крылья за спиной.
Все было один к одному: магическая куртка, супермальчик, и Бог знает, что еще с «брухерией» в прошлом. Возможно, он верил в то, что имел «дурной глаз». Я внимательно вглядывалась в его глаза, они были слишком блестящими, чтобы быть здоровыми. Если это был бы мой ребенок, я бы забеспокоилась.
Некоторое время казалось, что он забыл о прошлом. Эпилепсия прекратилась. Он научился английскому языку и, несмотря на то, что вообще не учился в школе, к тому времени, когда мистер Перес перестал давать ему щедрые денежные подарки, а предпочитал тратить деньги в барах, устроился на работу в мясную лавку разносчиком. В его возрасте, четырнадцать или пятнадцать лет, это не разрешалось, но мясник закрывал на это глаза.
Но вскоре работу он потерял. Миссис Перес не могла сказать почему, было лишь известно, что хозяин побаивался его. Возможно, это было лишь из-за его необычной манеры резать мясо, из-за странных взглядов на ножи, или из-за чего-нибудь, что говорило о его жизни у ведьмы. Несомненно, что любое упоминание о «дурном глазе» навсегда лишило бы его работы в Эль-Баррио.
После этого он просто бездельничал. Его не затронули обычные проблемы. Из-за своих странностей он не попал ни в одну из подростковых банд. К тому же, в это время банды Гарлема несколько приутихли и лишь курили марихуану, кололись героином, прыгали по крышам и устраивали беспорядки. Он был сам по себе: носил свою кожаную куртку, читал комиксы и ходил на испаноязычные фильмы. Вскоре миссис Перес стала замечать, что он подолгу сидит на автобусной остановке и с интересом разглядывает проходящих мимо девушек. К тому времени ему было уже семнадцать, а он ни разу не спал с девушкой.
— Он был невинный, как святой ангел, — сказала она.
Странная невинность, думала я, после того как пьяная Тереса водила домой мужиков, после того как его мать работала официанткой в баре, после ее многочисленных мужей. Он обо всем знал, но знание это было чем-то осквернено, не то страхом, не то гневом, а скорее всего, и тем, и другим. Я вспомнила о
