— Он был черный, не как я, а настоящий негр — рассказывала она, — кроме того, он был в плохой компании, «con muchas malicias».

Она решила тогда, что он очаровал ее любовным заклинанием. Они поженились. Я поняла, что они не венчались в церкви, а просто сожительствовали. Возможно, у него была даже другая семья. Он был моряком на шхуне, курсирующей между Сан-Крокс и Сан-Томас, и когда он бывал в порту, то страшно пил, но в порту он бывал все реже и реже. Тоньо родился, когда отец уже больше не появлялся. Вскоре после его рождения кончились последние сбережения. Есть было нечего и нечем было платить за квартиру. Она была в отчаянии, но все еще не желала возвращаться в деревню. Тогда она сошлась с пожилым человеком, который неплохо относился к ее ребенку. Он был официантом в кафе «Сан-Хуан». Он был опрятен, не пил, и у него была лачуга в Ла-Эсмиральда. С ним они прожили относительно спокойно. Даже если они и не думали так тогда, то они поняли это позже.

Когда Тоньо исполнилось два года, неожиданно объявился ее моряк. Пьяный и игривый, он вломился в тот сарай, где оставил ее. Узнав от соседей, что у него появился соперник, он пришел в ярость и ворвался в лачугу на Ла-Эсмиральда, чтобы убить ее за неверность.

Он не убил ее, а, повалив на пол, долго топтал, уложив ее таким образом в госпиталь с переломанным тазом. Благодаря этому она больше не могла иметь детей. Полиция разыскивала его, но ему, вероятно, удалось ускользнуть в море. Во всяком случае, она больше не слышала о нем.

Она лежала в муниципальном госпитале многие месяцы, и ее никто не навещал, за исключением соседки по имени Тереса. Страх ее пожилого любовника перед насильником пересилил в нем все остальные чувства. Он оставил Тоньо на Тересу и отправился в Нью-Джерси, где его брат работал на фабрике по производству стульев.

Когда она наконец вышла из госпиталя, идти ей было не к кому, кроме Тересы. Тереса же вела веселую жизнь. Она работала в барах на холме возле площади. Напившись, она теряла всякий стыд и приводила мужчин в свою лачугу, где от детей их отделяла только занавеска. Миссис Перес стала официанткой в баре. С этого момента ее повествование стало немного смутным. Подумав, что Дон Педро редактирует ее рассказ, я затем решила, что миссис Перес делает это сама, видимо, считая, что эта часть ее жизни к Тоньо никакого отношения не имеет. Мне показалось, что она в этом сильно заблуждается.

Когда она встретилась со своим новым мужем, Тоньо было шесть лет. Его звали Рамон. Он не пил и не играл в азартные игры, к тому же у него водились деньги. Тоньо, к сожалению, его терпеть не мог. После многочисленных попыток совместить их друг с другом, она поддалась уговорам Рамона, и они отправили Тоньо к его старой тетке, которая жила неподалеку от Гайамы.

— Это было в деревне, — говорила она. — Там живут очень простые люди, они работают на плантациях сахарного тростника. Я думала, это будет хорошо для него.

Мне в это не очень верилось. Я видела эти маленькие деревушки по берегам острова со стороны Карибского моря. Сараи из цинка и рубероида, утопающие в мангровых болотах, вонючая грязь, кишащая крабами и ящерицами, ползающими по стенам лачуг. Они набирали воду в общественном колодце или просто собирали дождевую в какой-нибудь гниющей бочке. Вместо чашек использовались старые консервные банки. По пальмовым рощам бегали тощие свиньи и куры, а люди, живущие между плантациями сахарного тростника, питались плодами дикорастущего хлебного дерева и собирали съедобные корни.

Я представила себе обиженного шестилетнего мальчика, заброшенного из-за очередного чужого мужчины, и оставленного в лачуге у какой-то старухи. Страх и гнев сменяли друг друга, он убегал из дома, а его возвращали обратно.

— Это была плохая женщина, — рассказывала миссис Перес. — Она делала «каньита».

Дон Педро на минуту задумался.

— Каньита — это самогон, — объяснил он.

Но это был не худший из ее грехов. Насколько я поняла со слов его матери, у Тоньо проявилась какая-то форма эпилепсии, от которой старая тетя нашла единственное лекарство — она его била. Иногда она привязывала его к спинке кровати руками за спину и колола его иголками, иногда палила его ноги горящей головешкой.

— Когда я узнала об этом, я просила вернуть его, — говорила миссис Перес, — но Рамон запретил мне это. Он был вором и знавался с нехорошими людьми. Я боялась его.

Прошло еще шесть лет, и мучения закончились. Рамон зарезал какого-то матроса, а сам был застрелен полицией.

Я решила, что следом должен был наступить период беспомощности, после которого появился бы новый спаситель. Так оно и было, на этот раз спасителем оказался мистер Перес. Он жил в Штатах и хотел туда вернуться. Он сказал, что возьмет с собой ее и даже Тоньо. Когда она поехала в Гайаму за Тоньо, то обнаружила, что он не хочет возвращаться.

По всей вероятности, это был сумасшедший день. Одетая в розовое новое платье, которое купил ей мистер Перес, в розовые туфли и с маленькой розовой сумкой, она вышла из маленького вокзала и пошла между кур и полуголых детей к лачуге старой тетки. Тоньо в ней не оказалось, а пьяная от «каньиты» старуха отказалась говорить, где он находится. Пятидолларовая бумажка развязала ей язык, и оказалось, что в свои двенадцать лет, несмотря на применяемые к нему пытки, которые, по мнению старухи, должны были привить ему уважение к старшим, Тоньо совершенно испортился.

На этом месте миссис Перес смутилась. Я сперва подумала, что Тоньо совершил некое страшное и омерзительное преступление, о котором она не могла рассказать. Дона Педро это озадачило, и он задал несколько наводящих вопросов. Наконец его лицо расплылось в улыбке.

— Он связался с «брухой». Это такая женщина, которая связана со злыми силами.

— Я знаю это слово, — сказала я.

Спокойствие Дона Педро приободрило ее. Ей нечего было опасаться. И она продолжила свой рассказ. Мой переводчик подался вперед, ожерелье из зубов на его шее закачалось, а он с видимым удовольствием продолжил свою работу.

Эта «бруха» была конкурентом старой тети в торговле «каньитой». Кроме того, она