— А у гнилого болота?

— Парня на то и беру. Он посидит с лошадью.

— Там ведь, Пётро, еще версты три будет.

— Кто их мерил. Может, три, а может, и двух нету.

— Есть, Пётро. Как пить дать. Вон до Выселков три-то версты, дак ведь идешь да идешь. Меня как-то осенью…

— Ты, Ванюшка, все вокруг да около. А время-то уходит.

— На колеснике туда бы, Пётро. Гать теперь сухая. А лошадь в завалах долго ли решить. Поговори с Отваром. Он рыбак смертный. Чего ему, привез да увез. Как есть нечаянный интерес… На «Жигули», говорят, гоношит. Этот сгоношит — малый с ухваткой.

— Говорю тебе, у гати парня оставим. Гать, гать… — Пётро изругался в рифму, сумку свою сердито перекинул с плеча на плечо. — Поедешь ты или не поедешь?

— Да уж пожалуй, и так. Пожалуй, не выйдет. Я уважительно, а бригадир Ухорезов — ты его знаешь. Без наряда — штраф, и вся комедия. Да ты к Отвару, Пётро. Верное дело к Отвару.

— Был уж. Учишь тоже. Учитель.

Удерживаясь, чтобы не сорваться и не обложить Ванюшку гнилым словом, Пётро заторопился с конного двора, а Ванюшка, поняв расстройство друга, вязался за ним до самых ворот, успокаивал:

— Да если с карасем и не выйдет, подумаешь. Без него, може, лучшей. Я в Чернигове был, так там говорят: лучшая-де рыба — это свинина. И то сказать, свининкой застолье не испакостишь, не-ет. Карась — тоже мне рыба. Хуже его и рыбы нет. А на свадьбе выпьем, старинушку вспомянем. Помнишь ли нашу-то улошную: «Девки — ух, бабы — ух, не обходим и старух!» И-эх, времечко было, а, Петя! Петя…

Сдержался Пётро, слова худого не сказал и тем озадачил конюха: «Малахольный сделался Пётро. Да свадьба, она хоть из кого узлов навяжет. А гульнуть — гульнем»…

III

Все расчеты на карася, можно сказать, лопнули. Даровое богатство безвозвратно уплыло из рук, и от огорчения Пётру еще захотелось поошиваться возле магазина, где, вероятней всего, можно с кем-нибудь хотя бы поговорить о рыбалке, о которой навязчиво думалось до горькой слезы.

На крыльце магазина сидел дед Тимоха, в шляпе с отутюженными полями и бороденкой, затесанной на клин, а рядом полулежал на ступеньках Пашка Вякин и слушал транзистор, который мял и корежил какую-то мелодию, будто толок ее в ступе. Почти одновременно с Пётром Смородиным, только с другой стороны, к магазину на колясочном мотоцикле подкатил бригадир Ухорезов, длинноногий — колени выше руля, — длиннолицый, с очками на фуражке. С сердитой силой тряхнул машину, так, что в бачке заплескался бензин, усталым шагом пошел к крыльцу.

— Что за публика? — спросил он всех троих и поставил одну ногу на нижнюю ступеньку, покрутил кольцо с ключами, дав понять, что спрашивает всерьез.

Дед Тимоха указал на свои уши, заткнутые ватой, унизился:

— Здравствуй, кормилец.

Вякин с показной трудностью достал забинтованную руку из кармана и показал грязный марлевый навертыш:

— Биллютеним, товарищ начальник.

— А ты?

— Зашел вот, — начал было Пётро Смородин и оглядел себя, оглядел его и бригадир — понял, что человек с дороги.

— Был на вырубках?

— Послать бы мужиков, Николай Николаич: кряжи край ошкурить надо.

— А на Осиное, соври, не заглядывал?

— Разве обойдешь. Одно расстройство.

— Зашевелился, что ли?

— Спасу нет.

— А ну, убери, — дал бригадир распоряжение Вякину, однако тот не сразу утишил свой транзистор и, не обращая внимания на бригадира, крикнул на ухо деду Тимохе:

— Не прошвырнуться ли себе на Осиное? Рыбки не хошь, дед?

— Карасика отведал бы. Говорю, пожевал бы. Карасика.

— Тогда давай сеть. Цела небось?

— Что ей доспелось. Да ты утопишь. А она больших денег стоит.

— Ты же на больничном, рыбак, — напомнил бригадир Вякину.

— На больничном, так пить-есть не хоца?

— Шел бы в бригаду — там и с одной рукой сгодишься.

— Так вот и разлетелся. Врачи за такое дело не хвалят.

— При расчете опять за грудки хватать станешь.

— Свое возьму.

— Пустяковый он человек, Николай Николаич, — сугодничал дед Тимоха и вроде бы отодвинулся от Вякина.

Бригадир поднялся в магазин.

— Ты, Пётро, сказывают, сынка оженить наладился? — спросил дед Тимоха. — Сколя ему?

— Ровесник тебе, дедка, — захохотал Вякин.

А Пётро Смородин подумал о том, что поговорить толком не с кем, направился домой. Уж к своим воротам подходил, когда догнал его бригадир Ухорезов. Круто осадил машину:

— Ты вроде напарника искал?

— Да нет. Да кто сказал? — И вдруг уловил в глазах бригадира что-то согласное, приоткрылся: — Оно конечно, не мешало бы, да ведь на это чертово озеро еще попасть надо.

— Тащи сети. Они в мешках у тебя?

— А то как.

— Вот клади. Я их скину у соломенного сарая. Часика через два приходи к Отвару на пашню. Махнем.

— Да уж не взыщи, Николай Николаич: ты это как, смехом или натурально?

— Слушай сюда!

— Да я… Да мы это… Фу-ты, ну-ты… — Пётро торопко пошел к воротам, распахнул их, запнулся за кобеля, который радостно бросился под ноги хозяина, пнул собаку и скоро выволок и уложил в коляску три мешка сетей.

Бригадир сидел на мотоцикле, протирал очки и курил сигарету, перекатывая ее по губам. Смородин, закинув мешки брезентовым запоном, почтительно замер, опустив руки по швам.

— Чтобы никого больше.

— Да на кой ляд.

Ухорезов набросил газу, и мотоцикл скребанул из-под себя, выкинул ворох пыли и гальки, рванул по дороге. Смородин ополоротел от удивления, все еще не веря нечаянной удаче. «Что с ним, с Ухорезовым-то? Небось нужда подшибла. Во как повернул, леший. Чтобы никому больше. Да кому еще-то! Будь спокоен, сама мать-землица не учует». Смородина все время, как вышел из лесу, мутил голод, а тут и от еды откинуло. Обрадовался сборам. Отвалил от свиного засола пласт сала, завернул в тряпицу булку хлеба, луку, соли. Все уложил в свою лесниковую сумку. Сбоку умостил бутылку водки, нахлобучив на горлышко два пластмассовых стаканчика. Звону от них не услышишь, да и на податливом промысле без звону надежней.

IV

Ганя в березняке у межи выпряг трактор из плуга и допивал квас, когда пришел Смородин. Из сумки его так же по-деловому выглядывало топорище.

— Что с ним, Ганя? С бригадиром-то?

Ганя засунул в куст порожний бидон и долго заглядывал под брюхо трактора, хмурил брови. А Смородина томила радость, и хотелось, сладко хотелось разговору:

— Стою как-то у лавки — слышь, Ганя, — Тимоха еще там с Вякиным. Чего уж пасутся — не скажу. И вдруг нате вам — Ухорезов сам. Я тягу — от греха, думаю, отодвинусь. А он, бригадир-то, — следом. С ним это что, а? Сети-то у тебя, спрашивает,