— Сандро! — тронулъ я его за плечо. — Но вѣдь ты видишь къ чему ведетъ такая справедливость. Виноватъ былъ одинъ, а погибли трое!

— Въ этомъ онъ не виноватъ. Они хотѣли мстить, а онъ защищался.

— Но вѣдь они не могли не мстить, ихъ обычай заставилъ. Ты это хорошо знаешь. Ихъ презирать стали бы всѣ, если бы они не мстили! Нико своимъ убійствомъ принудилъ ихъ мстить, — и они погибли.

— Всякій человѣкъ имѣетъ право защищаться, — просто и спокойно отвѣтилъ Сандро. — Нико справедливый человѣкъ.

Я понялъ, что у Сандро свой особый взглядъ на справедливость, съ которымъ онъ не разстанется и не можетъ разстаться, — и больше не перебивалъ его.

2.

— А что же сталось съ Нико? — что-бы прервать молчаніе, спросилъ я.

— Нико потомъ пропалъ. Долго пропадалъ. Никто не знаетъ гдѣ онъ былъ и что дѣлалъ. Цѣлыхъ пять лѣтъ не было его. Всѣ думали, что погибъ гдѣ нибудь въ пропасти, или медвѣдь задралъ.

Его забыли, считали мертвымъ… Молились за него, какъ за покойника.

— А Дарико вышла замужъ… У женщины память короткая, — вздохнулъ Сандро, — Она… женщина.

Пять лѣтъ — много времени. Черезъ пять лѣтъ даже и раны материнскаго сердца начинаютъ подживать, а въ дѣвичьемъ сердцѣ разцвѣтаютъ новыя цвѣты много раньше. Разцвѣли они и въ сердце Дарико. Ихъ посѣялъ самъ же Нико своимъ безвѣстнымъ отсутствіемъ. Она полюбила молодого, скромнаго сосѣда — Михако. Любовь эта, можетъ быть была не такъ поэтична, въ ней мало было мѣста мечтѣ, не было воздушныхъ замковъ, населенныхъ героями справедливости, но она все же дала Дарико нѣкоторое подобіе счастья, дала возможность встать въ уровень со всѣми и забыть пережитую драму.

Рядомъ съ ней былъ человѣкъ, который любилъ ее, а между ними было дитя, которое они оба любили. Остальное давалъ имъ ежедневный трудъ и заботы о собственномъ гнѣздѣ. Это была скромная, по своему счастливая пара. Не было блеска и бурныхъ проявленій радости и счастья, но не было и печалей. Жизнь протекала тихо, мирно, спокойно. Михако и Дарико радовались на своего маленькаго Васо, мечтали о его будущемъ и сулили ему всякое благополучіе.

— Ты будешь добрый, Васо? — тормошила ребенка Дарико. — А маму будешь любить? А?

Васо прижимался къ ней и нѣжно гладилъ рученкой ея щеку.

— А! Любишь? А папу любишь?

Васо издавалъ какой то совсѣмъ безразличный звукъ, который, однако, родителями принимался за утвердительной отвѣтъ.

— Люблю, говоритъ, — переводила его рѣчь Дарико. Михако расплывался широчайшей улыбкой, а потомъ какъ бы съ недоумѣніемъ говорилъ:

— Такой… маленькій, а уже знаетъ кого любить надо.

— О! Еще бы! — подтверждала Дарико.

И въ ея словахъ слышалась какъ бы обида за сомнѣніе въ умственныхъ способностяхъ ея Васо.—

— Онъ все знаетъ.

— Ну, ужъ и все! — сомнѣвался Михако.

— Ты не вѣришь? — широко открывала глаза Дарико.

— Онъ такой маленькій…

Тутъ начинался споръ. Дарико доказывала, что нѣтъ такой вещи, какой не знаетъ Васо, а Михако увѣрялъ, что есть вещи, которыхъ Васо не знаетъ.

Этотъ споръ возобновлялся почти каждый вечеръ и занималъ всѣхъ троихъ. Родителямъ пріятно было говорить о своемъ ребенкѣ, а Васо, повидимому, то же ничего не имѣлъ противъ критики его умственныхъ способностей. Это можно было видѣть изъ того, что онъ все время самымъ энергичнымъ образомъ выдувалъ губами пузыри, какъ бы заявляя этимъ:

— А я еще и вотъ что умѣю.

Дарико нѣжно хлопала пальцами сына по губамъ и говорила мужу:

— Вотъ, видишь.

Этимъ же они занимались и въ вечеръ подъ Рождество, спустя два года послѣ своей женитьбы. Дарико доказывала мужу, что Васо прекрасно понимаетъ, что такое кинжалъ и для чего онъ необходимъ.

— Вотъ смотри, Я ему скажу: возьми кинжалъ, — и онъ возьметъ.

Дарико взяла ножны съ кинжаломъ, поднесла къ глазамъ сына и проговорила:

— Васо, бери кинжалъ!

Ребенокъ потянулся къ блестящей оправѣ.

— А что! А что! Я говорила, — засверкала черными глазами Дарико.

Михако тоже блаженно улыбался. Въ глубинѣ души онъ и самъ думалъ, что для сына его Дарико ничего недоступнаго нѣтъ и не можетъ быть. Противорѣчилъ же онъ женѣ только потому, что для мужчины обязателенъ нѣкоторый скептицизмъ.

— А что ты будешь дѣлать съ этимъ кинжаломъ? Турка бить? — продолжала свой экзаменъ Дарико.

Васо совершенно неожиданно хлопнулъ ее рученкой по щекѣ.

Это былъ такой краснорѣчивый отвѣтъ, что и Михако не выдержалъ и потянулся, чтобы обнять жену и сына вмѣстѣ.

— Такъ ты будешь бить турка!..

Въ это время дверь ихъ сѣней съ трескомъ распахнулась и черезъ порогъ переступилъ человѣкъ въ буркѣ, закутанный башлыкомъ. Въ рукахъ у него было ружье. Онъ весь былъ занесенъ снѣгомъ.

— Кто ты? Что тебѣ нужно? — вскочилъ Михако.

Дарико блѣдная, дрожащая прислонилась къ стѣнѣ, прижимая ребенка къ груди.

Пришлецъ откинулъ съ лица башлыкъ и съ кривой улыбкой проговорилъ:

— Не узнали? Забыли Нико?

Дарико вскрикнула и опустилась на тахту.

— О! Нико! Зачѣмъ ты пришелъ? — вырвалось у нея.

— Я пришелъ за невѣстой, а нашелъ чужую жену… Ты ее насильно взялъ? — обратился онъ къ Михако. Такъ же, какъ Ованесъ!

И онъ поднялъ ружье и прицѣлился въ Михако.

— Нѣтъ, нѣтъ! Я сама!..

И Дарико бросилась къ мужу и заслонила его собой…

Грянулъ выстрѣлъ, и Дарико, какъ подкошенная, свалилась на полъ.

Михако выхватилъ кинжалъ и перескочилъ черезъ жену, но Нико взмахнулъ прикладомъ ружья, и мужъ упалъ рядомъ съ женою.

• Черезъ пять минутъ въ сосѣдней саклѣ услышали стукъ въ окно, и затѣмъ чей то голосъ проговорилъ:

— Идите въ саклю Михако, тамъ случилось несчастье.

— Это сдѣлалъ Нико, — пояснилъ старикъ Сандро. — Ребенокъ остался живъ, и Нико не хотѣлъ, чтобы онъ всю ночь оставался одинъ съ трупами отца и матери. Нико справедливый человѣкъ. Зачѣмъ ребенка напрасно мучить.

— Но Сандро! — опять не выдержалъ я. — Неужели ты и это его убійство считаешь справедливымъ. Вѣдь Дарико добровольно вышла замужъ и была счастлива. Всѣ трое были счастливы. А онъ отца съ матерью убилъ, а ребенка оставилъ сиротой.

— Михако не долженъ былъ брать Дарико.

— Почему?

— Если Нико поднялъ свои глаза на женщину, то ее никто не долженъ брать… Она принадлежитъ ему… Нико справедливый человѣкъ.

— Но… если Нико «подниметъ глаза» на всѣхъ женщинъ, тогда всѣ не женатыми должны остаться?

— Нико больше не поднималъ глазъ на женщину, — сурово отрѣзалъ Сандро.

Приходилось прекратить споръ. Ясно, что справедливость Сандро не исключала возможности деспотизма. А въ такомъ случаѣ онъ былъ правъ, какъ правъ былъ и его герой, выше своего суда не признававшій ничего.

— Только… они не умерли, — послѣ двухминутнаго молчанія,