— Давай новую!

— Какую теперь?

— Ставь Колодец…

Тимша пробрался к Ненаглядову. Азарт состязания захватил и его.

— Можно мне, — попросил он. — Артем Захарыч…

— А не промажешь?

Волощук охотно дал ему биту.

— Бей под сруб, чтоб не протекло!

Размахнувшись, Тимша ударил. Бита зацепила фигуру, развалила ее. Один городок вылетел из квадрата, второй остался на черте. По правилам, его должно было ставить на попа.

— Мазила! — захохотали наблюдавшие, но Тимша не повел и бровью.

— Одним концом не выбьешь, — заметил ему Ненаглядов. — Они ж тебе с хитринкой поставили: еле-еле сруб связали, чтоб от ветра развалился.

В училище такое переигрывали, но здесь нечего было и заикаться. Тимша вышел на середину кона и, злясь на самого себя, на противников, ударил, как подсказывал Волощук, под самый сруб. Три городка вылетели под одобрительные возгласы наблюдающих, четвертый остался лежать в дальнем углу слева. Третьей битой он расправился и с ним.

Воротынцев — красивый, рослый — вышел на кон, прищурился. Ракету с хвостом как сдуло ветром — с одного удара.

— Вот так запусти-ил! — следившие за игрой восхищенно переглянулись.

— Прямо в космос…

— Ставьте следующую! Что там?

— Колбаса.

— Давай Колбасу…

Новые фигуры Воротынцев, как правило, начинал выбивать сам. Его партнеры доканчивали остававшееся.

Дождавшись, когда они пробили, Ненаглядов тоже взялся за Письмо. Распечатывать его нужно было обязательно со среднего городка. Остальное можно было добивать потом.

Первая бита прошла впустую. Городок, которым было запечатано Письмо, откатился с середины квадрата на край и остался лежать рядом с другим в виде буквы Т. Вздохнув поглубже, Ненаглядов ударил второй раз, целя по ним, выбил оба сразу.

— Доканчивай, Лаврен! — удовлетворенно бросил он. — Сейчас мы их, щучьих сынов, перегоним…

Пока Волощук добивал Письмо, Тимша выставил противникам очередную фигуру. Разыгравшись, те выбили Бабушку в окошке с двух ударов, а Паровоз — с одного.

Кончили игру перед вечером. Музыка на танцевальной площадке играла еще зазывней, и молодежи там толпилось больше, чем прежде.

Фасад Дома культуры выходил на железную дорогу, поблескивавшую огнями стрелок внизу; задняя сторона была обращена к городу. Скрывая этот просчет, там поставили обелиск на могиле героев-партизан, но и он не исправил положения.

— Артем Захарыч, — поинтересовался Тимша. — Ты видел картину в фойе?

— Какую это?

— Про Шахтаря, про коногона.

Ненаглядов насупился. Ломоносое его лицо стало неузнаваемо.

— Видал и сам коногонил. А никаких Шахтарей не встречал.

— Он, говорят, только перед бедой показывается, — вздрагивая, поежился Тимша. — Тому, у кого погибель за плечами.

— Брехня это! Двадцать пять лет я в шахтах, отец и дед тоже шахтерили. А ничего такого не случалось…

— Зачем же тогда рисуют?

— Слабачков пугать.

Тимша глядел на него — в сером чесучовом костюме с Золотой звездой на груди — и любовался. Хоть работать, хоть играть Ненаглядов умел превосходно.

— А одному в шахте страшно? — спросил он, заранее веря всему, что тот ни скажет. — Тебе приходилось в завал попадать?

Словно догадавшись, что у того на душе, Ненаглядов не спеша отозвался:

— Как тебе сказать? Приходилось.

— Страшно?

— Да некогда бояться. Двоих отбойщиков, что со мной, насмерть придавило, а я прорубился. На четвертые сутки, как потом выяснилось…

— И Шахтаря не видал?

— Художника бы этого туда. Пускай бы покайлил с мое — знал, что мазать!

— А разве сказку нельзя?

— Сказка-складка, — не то возразил, не то просто так, к случаю, задумчиво сказал Ненаглядов. И, спохватившись, добавил: — Пойдем-ка, проводи меня! А то Кудимовна хуже всяких Шахтарей страху нагонит…

На автобусной станции стояла очередь. В праздничные дни из Северного в Углеград ездили больше, чем в будни: машин не хватало.

— Не будем стоять, — предложил Ненаглядов. — Пойдем потихоньку!

За мостом еще некошеные, в буйном разнотравье, луга тянулись до самой магистрали, дышали медовым ароматом и гудели на разные лады. Кое-где кроты нарыли глинистые свои террикончики; из-под ног во все стороны сигали похожие на цирковых прыгунов кузнецы.

— Скоро земляника поспеет, — нагибаясь, всмотрелся Ненаглядов. — Вишь, как взялась!

Тимша шел молча, перебирая недавние впечатления.

— Зря мы оставили бригадира, — сказал он. — Сойдется с Косарем… хуже некуда.

— Косарю сегодня не до пьянства, — Ненаглядов сорвал щавелинку, разжевал. — Со вчерашнего на халтуру подался.

Тимша не знал об этом.

— Куда?

— В Чернушки. Избу какому-то кладовщику ставит.

— А как же смена? — удивился Тимша. — Ведь нам завтра с утра…

— Халтурщик он, а не шахтер. Косарь-хватарь!

За магистралью земля заметно осела. Во впадине образовалось нечто вроде озерца, заросшего по краям травой-свинюшницей.

Обходя его, Ненаглядов озабоченно огляделся.

— Шахта подвинула. Вишь как?

— А если к Северному пойдет проваливаться? — забеспокоился Тимша. — Тогда что?

— К Северному не пойдет. Штейгеры знают, куда разработки ведут. Они под землей как по-писаному читают.

У дома Ненаглядов остановился, поглядел на освещенные окна квартиры. Попрощавшись, Тимша хотел было идти в общежитие, но тот удержал его:

— Зайдем чаю попьем. Кудимовна, поди, самовар заправила.

Похоже, он и в самом деле опасался возвращаться один. Тимше захотелось выручить его.

На заднем крыльце дымила труба. Старый, на гнутых коротеньких ножках самовар выглядел мирно, даже не верилось, будто возле него могут грозить какие-либо неприятности.

Марфа встретила их довольно сдержанно. Голова ее была непокрыта, на подбородке рос пучок седоватых волосков.

— Сыскался? — проговорила она, встречая Ненаглядова, и, разглядев Тимшу, стала допытываться: — А ты чей таков? Как звать?

— Это проходчик наш, Овчуков, — пояснил Ненаглядов, заметно приободрившийся, что жена не осрамила его перед посторонним. — Давайте-ка чай пить!

Квартира их состояла из прихожей, кухни и довольно большой комнаты в два окна, из которой при желании можно было сделать две. В простенке между окнами стоял стол — простой, накрытый цветной клеенкой; по стенам — две деревянные кровати, застланные одеялами. На подоконниках виднелись горшки с геранями, а над ними клетки для птиц — пустые и давно не чищенные.

Ненаглядов принес кипящий самовар, Марфа — чайник и чашки.

— Где же ваши жители? — спросил Тимша. — Разлетелись?

— Ничего, к осени прилетят, — вздохнула Марфа. — Чуть захолодает, они в фортку и под кровать, где конопляное семя: давай, дескать! Вот они, мы…

Налив себе чашку, Ненаглядов стал рассказывать:

— Всю зиму поют! Зяблики — певуны известные.

— У нас дома тоже зяблик был, — вспомнил Тимша. — Когда отец с войны вернулся.

— А ты разве не здешний?

— Нет, бельский. Слыхали, может: туда Ленин на охоту ездил.

— Что ж, у вас старики небось его живого помнят?

— Помнят. Анкудин Зуев рассказывает: Ленин у него останавливался, в пятистенке. Привез, говорит, с собой мешочек соли: всем давал, а ему почему-то не дал.

— Соль тогда вроде денег хождение имела, — догадался