Осенью 1915 года гвардейский полковник Врангель получил новое назначение. Он отправился на Юго-Западный фронт и принял командование 1-м Нерчинским полком Забайкальского казачьего войска. Вслед за Врангелем на новое место службы следовала характеристика: «Выдающейся храбрости. Разбирается в обстановке прекрасно и быстро, очень находчив в тяжелой обстановке».

Галиция, расположение 1-го Нерчинского казачьего полка

Врангель внимательно слушал доклад полкового адъютанта Семенова. Тот говорил хорошо – без подобострастия, спокойно, четко, по делу:

– На участке полка спокойно. Иногда постреливают. Мы отвечаем. Провели пару разведок, взяли языка. Пополнение было недавно. Убыль офицеров невелика.

Семенов Григорий Михайлович (1890–1946) – подъесаул. Забайкальский казак. В первый месяц войны награжден за подвиги Георгиевским крестом и Георгиевским оружием. После революции станет активным участником Белого движения, войсковым атаманом Забайкальского казачьего войска в звании генерал-лейтенанта.

Журавлиным шагом подошел длинный, как жердь, офицер, отдал честь, щелкнул каблуками и отрекомендовался:

– Подъесаул фон Унгерн-Штернберг.

В речи явно слышался жесткий балтийский акцент. И выглядел подъесаул как-то необычно. «Интересный персонаж», – подумал Врангель и спросил:

– Это вы ходатайствуете о прикомандировании вас к партизанскому отряду?

– Так точно, – отчеканил Унгерн.

– Причина?

– Мне нужны подвиги!

Семенов тихо крякнул. Врангель иронически улыбнулся.

– В моих жилах, – высокомерно заявил Унгерн, – кровь балтийских рыцарей. Я не терплю спокойной жизни.

– Так вы находите, что мы живем тут спокойной жизнью? – поинтересовался Врангель уже без улыбки.

– Это в любом случае не для меня, – отрезал Унгерн.

– Я подумаю, – сухо сказал Врангель. – Можете идти.

Унгерн развернулся и ушел, высоко поднимая длинные ноги.

– Любопытно, – вполголоса сказал сам себе Врангель. – Похож на журавля. Или на богомола… Григорий Михайлович, вы ведь его знавали раньше?

– Немного, – как-то уклончиво ответил Семенов. Было заметно, что Унгерн симпатий у него не вызывает.

– Ну, расскажите немного.

– Барон Унгерн – он, как бы сказать… В общем, перед войной целый год шатался… то есть, виноват, путешествовал по Амуру и в Маньчжурии. В одиночку, с охотничьей собакой и ружьем. Жил продажей убитой дичи. А потом, говорят, чего только не делал. Даже в монгольской коннице служил…

– Понятно, – хмыкнул Врангель. – Фенимор Купер, «Следопыт»…

– Виноват? – не понял Семенов.

– Нет, это я так. Что ж, пожалуй, лучше пусть этот барон, вместе со своей рыцарской кровью, идет в партизаны. С глаз долой, так сказать…

Барон фон Унгерн-Штернберг за службу в партизанском отряде атамана Пунина получил два ордена, а спустя несколько лет, сколотив Азиатскую дивизию, отправился отвоевывать у китайцев Монголию, намереваясь восстановить империю Чингисхана. Из-за безрассудной храбрости и фантастической военной удачи прослыл среди монголов воплощением бога войны Гэсэра. Унгерну удалось серьезно потеснить китайцев, и своей независимостью Монголия отчасти обязана ему. В сентябре 1921 года был арестован большевиками и расстрелян в городе Новониколаевске (ныне Новосибирск). Барон Унгерн, которого в Монголии называют «белым рацарем Тибета» и «воином Шамбалы», до сих пор остается одной из самых загадочных и мрачных легенд Гражданской войны.

Партизанское движение порой приобретало весьма причудливые формы. Удаленность от штабов часто приводила к тому, что действия партизанских отрядов были недостаточно организованы и приносили не столько пользу, сколько вред общему ходу военных операций. Некоторые отряды больше походили на шайку разбойников, нежели на воинское подразделение. Например, Кубанский конный отряд особого назначения, названный «волчьей сотней», воевал под черным знаменем с изображением волчьей головы, а его бойцы носили шапки из волчьего меха. Командовал отрядом есаул Андрей Шкуро́. Немецкое командование объявило за его голову фантастическую по тем временам награду – 60 тысяч в пересчете на рубли. Барон Врангель вспоминал:

«Шкуро я знал по работе его в Лесистых Карпатах во главе партизанского отряда. За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся службой в родных частях. Отряд Шкуро во главе со своим начальником большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил, пока наконец, по настоянию командира корпуса Крымова, не был отозван с участка корпуса».

Шкуро Андрей Григорьевич (1887–1947) – настоящая фамилия – Шкура. Кубанский казак. За храбрость, проявленную в боях с австрийцами, награжден Георгиевским оружием. В годы Гражданской войны Шкуро вступил в активную борьбу против большевизма в составе белогвардейских войск. Затем эмигрировал в Сербию и Францию. Работал наездником в цирке, снимался в немом кино. В годы Второй Мировой войны принял сторону Германии. В 1944 году специальным указом Гиммлера Шкуро был назначен начальником Резерва казачьих войск при Главном штабе войск СС. В 1945 выдан Советскому Союзу английскими властями. Решением Военной коллегии Верховного суда СССР в 1947 году приговорен к повешению и казнен в Москве.

Осень 1915 года. Казань

Родион понемногу поправлялся. Раны заживали хорошо. Он уже мог передвигаться на костылях по палате. Из окна открывался великолепный вид на Казанский кремль, который он так хотел посмотреть. Но все мысли 17-летнего солдата занимала молоденькая сестра милосердия Валентина, та, что встретила его на вокзале. Она казалась ему самой прекрасной женщиной на свете… Но однажды он случайно услышал негромкий разговор соседей по палате:

– А Валечка-то наша, видал? С прапорщиком ходит. Весь такой в папахе, ремнях. Но не окопник, видно сразу.

– Думаешь, любовь у них?

– Ну, любовь – не любовь, а под ручку ходят…

Родиона будто окатило холодной водой. Так вот почему Валентина в последнее время стала такая оживленная, улыбчивая. А он-то, дурень, думал, что это из-за него. Размечтался!

Он доковылял до своей кровати и лег лицом к стенке. В палату вошла Валентина, весело спросила:

– Бойцы, кто желает в субботу в театр? Составляем списки.

Родион очень желал в театр, но теперь, казалось, никакая сила не могла заставить его повернуться и сказать хоть слово. Помог раненый с соседней койки:

– А вон Родьку запишите. Он у нас охочий… до книжек и всего такого.

Валентина подошла к нему.

– Малиновский, вам нехорошо? Температуру меряли?

Родион поднялся:

– Нет, все в порядке.

– Ну, что, в театр пойдете?

– Пойду, – угрюмо ответил Малиновский и покраснел. Валентина понимающе улыбнулась и, грациозно повернувшись, вышла.

Родион медленно и осторожно, щадя раненую ногу, спускался на костылях по лестнице. Внизу стояла Валентина – почти незнакомая в модном платье и шляпке. Больше никого не было. Наверное, рано еще. Подошел к Валентине, одернул гимнастерку.

– Добрый вечер.

– Малиновский! – она задержала взгляд на его кресте. – Ого! Что же вы, Георгиевский кавалер – и молчите! А костыли вы можете оставить. Мне кажется, они вам уже совсем не нужны. Или вы взяли их для декорации?

Родион покраснел. Поставил под лестницей костыли, с опаской сделал несколько