«Надеюсь, меня не трудно понять, господа. Вы прекрасно помните, конечно, мои слова, обращенные в этом процессе к судьям факта, к присяжным - Россия ждет от вас только обвиняющего «да». И присяжные сказали «да». Теперь я стою на их обвинительном вердикте как на скальной глыбе и требую от вас, судей короны, накажите их с подобающей суровостью. Я называю степень - третья. Только третья и никакая другая». Ленин возражал, называя другою, более снисходительную степень. Судьи согласились с Лениным». Тогда мне хватало и одной этой записи.

Томик с бумагами суда не обманул надежды, и в журнале судебного заседания почти сразу после слов «защитником подсудимого был помощник присяжного поверенного Ульянов» мелькнуло имя мальчишки.

Сначала вот в этом куске:

«1892 года июня 9 дня по указу его императорского величества Самарский окружной суд по уголовному отделению в г. Самаре в 10 часов пополудни открыл судебное заседание по делу о крестьянах Петре Гаврилове Чинове, Федоре Куклеве, Семене Лаврове и Николае Куклеве».

Потом в этом:

«Товарищ прокурора полагал: оба дела рассмотреть совокупно при одном составе присяжных заседателей. Суд определил: поступить согласно с заключением товарища прокурора».

И - четыре имени.

Ленин защищал четверых, и каждый из четверых в чем-то был оправдан. Мужики - не вчистую, а вот мальчишка - тот вообще вышел счастливым и на попутной колымаге покатил к дому.

- Браво, браво! - приветственно машу я грубо ошинованной крестьянской телеге, что, погромыхивая, труско съезжает по горбатому булыжному спаду от окружного суда к Волге…

Ликующий Николка с краюхой хлеба, мокрое лицо матери. Возница избоченился, откачнулся, тянет вожжи куда-то вбок, в сторону, и то спрашивает о чем-то Николку, то возбужденно, взмахивая локтями, что-то говорит соседу, свидетелю-босяку в латаной линялой рубахе. С холма, с крутояра, телегу провожает тусклым меланхоличным взглядом бронзовая фигура Александра II.

«По указу его императорского величества Самарский окружной суд…» - всплывает в памяти фраза из журнала.

Неодолимо хочется понять механизм этой победы.

Как Ленин ковал ее?

Стратегией боя? Идея объединить два дела под общим решением, признанная сначала товарищем прокурора, затем судом, идет от Ленина. Объединение способствует полноте, полнота - оправданию?

Или же мощью и наглядностью аргументации?

Тогда какой именно?

Ленин делал в суде все необходимое для истины, для защиты. И не делал ничего лишнего. Второе было следствием первого. Все необходимое составляло цель, вело, определяло; ничего лишнего - шло от удивительной особенности его гения: находить в любом лабиринте кратчайшие пути к истине.

По делу Чинова, Лаврова, Куклевых ничего лишнего - означало все. Все, что возможно в обряде российского уголовного процесса, любой акт, любое доступное защите действие - все для исследования. Поле не вспахано, поле - пахать, перепахивать.

Л. Д. Добошинский, автор обвинительного акта и прокурор в суде, «сгибает выи» подсудимых под ярмо трех обвинений: кража гороха у Борисова, кража пшеницы у Никитина, кража разных вещей у Чибисова… Допрашивается Борисов.

Председательствующий, г. Ульянов, намерена ли сторона защиты предлагать вопросы потерпевшему?

Ульянов. Да, да. Непременно [64].

Перо секретаря нижет и вяжет черновую строку: «г. Ульянов изъявил… ранее того Борисов показал г. прокурору согласно с обстоятельствами дела».

Согласно с обстоятельствами дела - значит то же самое, что и следователю. О чем же тогда спросит молодой адвокат потерпевшего?

Добошинский спрашивал о преступниках - на кого потерпевший кладет вину за покражу.

После того как из потока казенных бумаг, расспросов о Добошинском, из его писем и служебных сочинений передо мной встала наконец живая фигура этого служителя самарской Фемиды, живо представилась и картина суда.

Борисов тугодумно молчит, отводит глаза на окно.

- На кого думаю? На тых вон… - кивает он, наконец, в сторону подсудимых.

- Прелестно, прелестно! - Добошинский мгновенно напускает на себя игривую, почти ласковую строгость. - А как с уликами, милейший? Пустое-то слово не бьет и не судит. Тут ведь строгонько, тут подавай улики…

Мужик в полном «нечувствии». Но стоит ему пробурчать под нос о пороше, о санном следе, что шел от его амбара к амбару Никитина, как прокурор тотчас же обрывает его довольным возгласом:

- Предостаточно, милейший. Все, все. - И в сторону коронных: - Удовлетворяясь истиной, господа, не смею утруждать присутствие дальнейшим исследованием…

Я кончил.

Ленин не удовлетворялся этой истиной. Истины не было.

Нетвердо решало следствие первое действие задачи: была ли кража в действительности. Притвор двери, сама дверь, запоры амбара целешеньки. Версия «путем отпора замка» не изучена. Не лучше и со вторым действием - чем именно и как доказан уголовный случай. Ни Борисов, никто другой в деревне подсудимых не видел. Жили они в другом селе. Поличного нет. Есть лишь голый посторонний факт: по неблизкому соседству с потерпевшим кто-то залез в кладовую богатенького мужика Никитина. От этого факта и начал вить веревочку Борисов.

О чем же спрашивал его Ленин?

В документе, над которым вынесено: «Дознание», стоят слова: «Борисов… заявил подозрение на Чинова, Куклева и Лаврова, потому что след от его амбара перешел к амбару Никитина».

«Борисов заявил подозрение…»

Но ведь ни один «злоумышленник» не был схвачен за руку, потерпевший и не знал их прежде, не видывал и вдруг… имена. Откуда они? Кто назвал их потерпевшему?

Ульянов (Борисову). Не припомните ли, потерпевший, кто первым увидел следы у амбара?

Борисов (изрядно помедлив). Урядник…

Ульянов. В вашем присутствии?

Борисов. В нашем… Он прискакал верхи, когда солнышко уже ушло. «Держи», - кидает на меня поводья и ну сбивать сапожком намерзь снега. «Видишь, говорит, да вот, вот?» Нет, говорю, не вижу, не знатко. Смеется. Чиркнул спичкой, засветил у себя под шинелькой фонарь, ставит в ноги на снег. «А теперь?» И теперь, говорю. «Эх ты, слепыш, вот ведь». И тычет прутиком. «Это - одна полозь, это - другая. Другая поглыбже, потому что сидело на ней ворья как воронья».

Ульянов. Урядник составил какой-нибудь протокол?

Борисов. Никак нет. Фукнул на фонарь и - за поводья… По застенью амбара, на снеговине темнели старые ямки. Там кто-то ходил. Урядник выправил лошадь на то место и манит меня плетью. «Вот, говорит, где прошла эта самая шатия». И называет поименно: Лавров, потом этот, как его…

С истины г-на Добошинского посыпалась известка камуфляжа. Обвинение-то липовое!

По бумагам Борисов назвал воров уряднику, на деле урядник - самому себе. Урядник ловил не похитителя, не преступника, а жертву для обвинения. «А бы кого, все равно кого». Это был не сыск, не раскрытие преступления, а преступление. Еще одно.