Вместо ответа Деннис горько улыбнулся.

Эта улыбка много сказала капитану. Если этот человек не может пойти в посольство, где ему могут помочь вернуться в свою страну, значит, он либо преступник, либо и вправду наступил на хвост шпионам.

Марини задумался. Ситуация усложнялась.

— Вам есть к кому обратиться за помощью? Позвоните в Америку. По моему телефону.

Теперь задумался Хамсин. Единственным существом в мире, который мог бы сейчас его выручить, была Энн Робертсон, официантка из кафе, которая была влюблена в него и даже подумывала о том, чтобы связать с ним свою жизнь. Но захочет ли она прийти ему на помощь — сейчас, после того, как они расстались?

— Ладно, дайте мне подумать, чем наша семья сможет вам помочь, — сказал капитан, вставая. — А пока отдыхайте. Ваше белье было выстирано и поглажено, куртка вычищена. Я дам вам на всякий случай пальто: у меня их два. Теперь вот что. Через час накиньте халат и спуститесь вниз: у нас будет поздний рождественский ужин; завтра, увы, рабочий день.

— Вы очень добры. Я имею в виду всю вашу семью. Сожалею, что не смогу вам в ближайшее время отплатить в полной мере.

— Вы это сделаете, если покинете нас завтра утром.

Марини встал и вышел из мансарды.

Хамсин откинулся на подушки и глубоко задумался.

Прятаться здесь бессмысленно и глупо. Если «Альфа» получила приказ на его ликвидацию и полагает, что она приказ выполнила, то обязательно постарается узнать, не остался ли он случайно жив и куда девался рефрижератор. Если они копнут поглубже, то непременно докопаются до истины. И тогда начнется настоящая охота на него, в которой будут принимать участие все американские и натовские спецслужбы, дипломаты, торговые представители и даже полиция всей Европы. Самое страшное — то, что пока у него нет ни плана действий, ни денег, с помощью которых он мог бы реализовать план, который решился бы осуществить.

Повалявшись еще около часа, он напялил женский халат, который ему выделили, и пошел вниз.

Вся семья была уже в сборе. На столе стояли большая кастрюля со спагетти, блюдо с жареными креветками, тарелка с копченой колбасой и миска с соусом из сливок и чеснока. Карла и Симона разливали суп; в обязанности Роберты входило нарезать хлеб, сыр и зелень. Мужчины налили себе коньяку, женщины — белое вино, а ему предложили большой бокал с подогретым красным вином.

Когда он уселся, перед ним поставили большую стеклянную тарелку, и Карла наполнила ее едой до краев. Хамсин стянул варежки и шапку и втянул в себя ароматы простой и острой еды. Пахло томатом, чесноком, луком и креветками, и все это вызвало у него такой аппетит, что он отхлебнул большой глоток вина и накинулся на еду. Видя это, все заулыбались.

— Теперь я вижу, что вы поправляетесь, — засмеялся Чезаре. — И скоро будете снова в отличной форме. Дальше задача будет в том, чтобы ее как следует сохранить.

Сильвия перевела его слова на английский язык.

Эта сентенция прозвучала большой двусмысленностью для Хамсина и Марини; прочие этого не почувствовали.

Было выпито несколько тостов за Рождество, за женщин и за детей, затем был съеден десерт — сладкие булочки и фрукты, и разговор зашел о том, что предстоит делать «Деннису».

— Я могу одолжить вам только три «караваджо», Деннис; отдадите, когда сможете — и если сможете, — сказал Марини.

— «Караваджо»? — вылупил глаза Хамсин.

— Это триста тысяч лир, — объяснила Сильвия. — На купюре стоимостью сто тысяч лир изображен художник Караваджо. Это не такие уж большие деньги: если перевести в доллары, получится чуть больше двухсот пятидесяти долларов. Но на автобусе вы сможете доехать до швейцарской границы, а дальше… дальше я не знаю.

— Я обязательно деньги верну. — Хамсин был тронут, что было для него совсем не характерно.

Он уже решил, что обратится за помощью к Энн Робертсон.

— Мне нужно провести несколько дней в Риме, чтобы дождаться денежного перевода, — добавил он. — Но у меня нет паспорта, чтобы получить перевод, и я не смогу снять номер в гостинице.

— У меня есть предложение, — вдруг, слегка порозовев, заговорила на приличном английском Роберта. — Слушайте. Моя подруга Джина укатила в Калабрию к своему дружку: он там выступает с неаполитанскими песнями. Она оставила мне ключи от своей квартиры. Это далеко — в Тридцатом квартале Сан-Базилио. Но квартирка совсем новая, и вернется Джина только второго января. Так что неделю мистер Деннис сможет прожить там.

— Вот и чудесно, — улыбнулся Марини. — Завтра ты его туда и отвезешь. Там есть телефон?

— Конечно.

— Будем считать, что неделю мы у судьбы уже отвоевали, — улыбнулся капитан.

Хамсин опустил голову.

Семья Бертини продолжала выполнять свою удивительную и неожиданную миссию. Она делала все возможное для его спасения.

28

Марини не пил за ужином. Ему предстояла встреча с Микеле Сентамуром. Перед выездом Бертини рассказал о нем все, что знал. Когда-то, сразу после войны, они были знакомы. Собственно, это Бертини познакомил его со своим родственником — комиссаром Росполи. И с тех пор Сентамур был одним из ближайших сподвижников комиссара. По мере того как продвигался по службе комиссар, улучшалось и благосостояние Микеле Сентамура.

Настоящее имя этого человека было известно теперь только Бертини и комиссару Росполи. Он не был ни испанцем, ни итальянцем. Он родился в Ростове-на-Дону в 1913 году, и в свидетельстве о его рождении значилось: Михаил Яковлевич Самодуров. Отцом его был известный фармазонщик, кличка которого говорила сама за себя: Казначей. Яков Борисович подделывал ценные бумаги, векселя и кредитные билеты. Работал он дома, в Ростове, а сбывать их ездил в Москву, Нижний Новгород и Баку.

Яков Самодуров был великий мастер подделок. Если бы он стал гравером, он бы прославился. Но его все время подгонял демон азарта: каждая его подделка приносила ему тысячи рублей. Его ловили до революции дважды, и он откупался от жандармов золотом, причем в таком количестве, что со временем жандармы даже стали уважать его — как человека редкой профессии и выдающегося таланта. Говорили, что в Ростове он был не менее уважаем, чем уроженец этого же города кавалерист Буденный. Самодуров был артистом своего дела…

Своего сына он стал привлекать к созданию подделок в четырнадцать лет. Миша был хорошим учеником. В шестнадцать лет он мог нарисовать тысячерублевую бумажку так, что ее были не в состоянии отличить от настоящей даже банковские работники. Отец приучил его к трудолюбию, тщательности в работе и к применению большого количества красок, лаков и туши, а также