* * *

Они уверенно пробирались по саду-лабиринту — высокому, извилистому и жутковатому даже при свете дня, не то что ночи — и ни разу не попали в тупик.

«Всё дело в их остром слухе, — с завистью думала Люц, разглядывая подвижные спины терринов. — И в ночном зрении».

Но истинной причиной их «везения» была банальная магия Орфея. Магия дриад, которую ему и его семье когда-то пожаловал Магнус Ванитас.

Она позволяла управлять растениями, выращивать их до колоссальных размеров или губить. И с её помощью Орфей просто раздвигал перед ними стены-кусты.

Если бы Люция не витала в ядовитом дурмане год-ши, то заметила бы… и принялась завидовать по другой причине. Её-то магия беспробудно спит.

А пока… Люц мелела от ощущений.

Как остро и сочно, оказывается, пахнет ночной сад: свежестью и влажной землёй. Как невыносимо приятно ощущать шелковистость травы под голыми ступнями, ласковую игру ветра в волосах и одеждах, и бодрящую прохладу росинок на коже.

Мрр-р! До мурашек.

Как громко стрекочут кузнечики, шумят кроны, курлычут ночные птицы и шелестят в кустах мелкие звери с мерцающими во тьме глазами.

А как ярко горят светлячки! Точно крохотные зеленые фонарики. Их так много в саду и, чем ближе сердце сада-лабиринта, тем их больше. Сидят гроздями прямо на кустистых стенах, в их листочках и бутонах, и ничего не опасаются.

Они мерцают, ширятся и сжимаются, нестерпимо горят и гаснут, плывут и обретают четкость.

С ними что-то не так… Или со зрением?

От их света у Люции слезились глаза. Ещё и пол ускользал из-под ног, как палуба в шторм; высокие кусты ездили в стороны: туда-сюда, вверх-вниз. Всё кружилось и качалось, будто в бредовом сне.

Люц тошнило, но губы до сводящих скул растягивала улыбка. И фарси не могла это остановить. Да и не понимала — зачем останавливать?

Всё прекрасно! Всё очень-очень хорошо!

В теле немыслимая лёгкость, в животе приятное тепло и словно бабочки порхают. А эта лихость в душе? Это упоительное ощущение всемогущества?

Да, она может всё! Вот сейчас как прыгнет, взмахнет руками и взлетит к звёздам. Они заразы спрятались за тучами и не хотят порадовать её друзей своей холодной красотой. Равнодушные фифы!

Ну, она им задаст! Сейчас, сейчас! Только земля перестанет крениться на бок, Орфей снова поднимет её с травы, отпустит локоть…

Ан нет, не отпустит.

Люц снова потеряла равновесие и на сей раз утянула химера за собой. Они упали бутербродом, то есть

маслом

Орфеем вниз, и дружно охнули.

Он чертыхался, поднимаясь и отряхивая короткий хитон, под которым совсем ничего не было, и что-то ворчал про каких-то неуклюжих смертных, но Люц решительно не понимала его. Не вникала даже. Она залилась звонким хохотом, да так заразительно, что вскоре и лэр хохотал, и его сестрица.

Так они, взявшись за руки и хохоча как три заговорщика или дурака, вывалились в центр сада у круглого каменного фонтана, поросшего светящимся мхом, и вдохнули упоённой влагой и густым запахом цветов воздух.

В сердце лабиринта есть такая просторная, круглая площадка, выложенная камнем, в которой сходятся все извилистые тропки сада, и в которой довольно часто проводит время Двор Мечей — Люция знала, но никогда не бывала там прежде.

А теперь узрела воочию.

Она вообще боялась заходить в лабиринт. Боялась заблудиться и с тоскливой обречённостью осознать — никто не будет искать её. Никому она не нужна.

Одна во всём мире.

Чужая для всех.

И бесконечно одинокая.

Люция тряхнула головой, отгоняя непрошеную грусть. Это совершенно не то, что сейчас нужно! И музыка, что лилась непонятно откуда, такая тягучая и тоскливая, совершенно не подходила её настроению.

Даешь веселье, пляски, праздник!

Люц не заметила, когда близнецы отпустили её в свободное плаванье, но совсем не растерялась и пружинисто зашагала вперёд, восторженно озираясь на статуи прелестных нимф с кувшинами или фруктами в руках. На них были похожие струящиеся балахоны, что и на ней, просто гораздо целомудреннее.

Но чего стесняться Люции? Она наслаждалась прохладой и непривычной свободой движений: ни что не сжимало в тисках полные груди, да рёбра; не облегало ноги второй, явно лишней, кожей.

А ещё она поняла, почему террины предпочитают ходить без белья, и заговорщицки хихикнула, словно узнала неприличную тайну.

Привлечённая воркованием голосов, Люц вышла из-за скульптуры и застыла, поражённая в самое сердце.

На плетеном из веток ложе с поднятым полупрозрачным белым навесом, среди сочной зелени, бутонов, покрывал и пёстрых подушек расположился Далеон с кубком в изящных перстах. Сероватая кожа его сияла, почти ослепительно, а над головой нимбом растекался свет.

Принц не сменил парадной одежды, как его придворные. Просто скинул где-то ботинки и дублет, расстегнул шёлковую рубашку и взъерошил волосы. Даже сурьму с глаз не удосужился смыть и золотистую пудру с мраморных скул.

В вырезе его белой блузы с игривым жабо можно было разглядеть крепкую грудь и жилистый торс. Выпирающие ключицы, длинную шею, резкий кадык, что вдруг дрогнул.

Люция столкнулась с принцем глазами, синими-синими, как сапфиры её чёток, оставленных в комнате, как ледяные моря, которых она никогда не видела, но мечтала посмотреть, и зрачок его сузился в линию.

Раньше принц ей не нравился, а теперь… она чувствует себя дурой.

Духи-Прародители, как он хорош! Прекраснее всех терринов в мире!

О нет, Далеон не совершенен, как все они, сотканные из гламора и иллюзий фальшивки. Нет. Его облик — истинный. Звериные черты открыты взору, словно специально выставлены на показ, наперекор моде и правилам, принятым в высшем свете. И это дерзкое «несовершенство», дарованное природой — его дикая красота — делает шестого бесподобным, уникальным. Живым.

Он — живой. Настоящий.

И как же Люц хочется потрогать его шелковистые, волнистые волосы цвета воронова крыла. Пальцы так и зудят.

Но Далеон наблюдает за ней настороженно, из-под насупленных бровей, как дикий лесной кот за охотником из засады кустов.

Люции не хочется его спугнуть и она, медленно, почти крадучись, начинает продвигаться вперёд.

Тут её коварные планы рушит Меридия:

— Что эта дрянь здесь забыла?! — взъярилась она и выскочила из-за балдахина, как ужаленная. По гибкому телу струился голубой хитон, подпоясанный золотой цепочкой. В откровенных вырезах на бедрах мелькали длинные голубоватые ноги. Красно-рыжие волосы амфибии вспыхивали огнём в свете круглых магических ламп, и завораживали одурманенную фарси. — Никуда без неё! Трухва! Теперь ещё и в наш уединенный сад припёрлась. Проваливай, смертная, или я выволочу тебя вон за волосы!

— Тише Меридия, —