приветствовал Петра Карагеоргиевича в качестве «короля всех сербов» (включая, как подразумевалось, и подданных Австро-Венгерской империи). Далее король был назван «человеком, который намерен вести свою страну и народ к свободе». «Явно восхищенный» таким обращением, высокий гость ответил, что в борьбе за свободу он и его народ твердо рассчитывают на Францию[291].

Между тем за кулисами продолжалась борьба за возвращение Боснии и Герцеговины в лоно «Сербского мира». «Народна одбрана», якобы превращенная в чисто культурную организацию, вскоре возобновила прежнюю деятельность; после 1909 года ее широко разросшиеся сети проникли в Боснию и Герцеговину. Австрийцы по мере возможности отслеживали шпионскую активность переходивших границу сербских агентов. Типичный пример – Драгомир Джорджевич, лейтенант запаса сербской армии, совмещавший культурно-просветительскую работу в Боснии с управлением тайной сетью сербских осведомителей. В октябре 1910 года он возвратился в Сербию, где, как было отмечено, прошел военную переподготовку[292]. Австрийское представительство в Сербии знало о существовании такой организации, как «Единство или смерть!», уже на ранних этапах ее становления, хотя там и не очень понимали, как относиться к этому загадочному «дебютанту» на политической сцене Белграда. В отчете от 12 ноября 1911 года новый посланник Австрии в Белграде (преемник Форгача) Стефан фон Угрон уведомил Вену о наличии «ассоциации, якобы существующей в офицерских кругах», о которой теперь пишет сербская пресса. На данный момент об этой группе не известно «решительно ничего достоверного», кроме того, что она называет себя «Черной рукой» и в основном занимается восстановлением влияния на национальную политику, которым сербская армия пользовалась в эпоху Обреновичей.

Последующие доклады Угрона и австрийского военного атташе Отто Геллинека несколько прояснили картину. Уже известный Апис был идентифицирован как ведущая фигура в новой организации, и прояснилась более детальная картина целей, которые она собиралась преследовать: «Программа движения состоит в том, чтобы устранить всех политических деятелей в стране, препятствующих реализации велико-сербской идеи», и возвести на престол лидера, «готового возглавить борьбу за объединение всех сербов»[293]. Пресса была полна слухами о том, что у «Черной руки» якобы имеется список политиков – кандидатов на ликвидацию, который вступит в силу после переворота и свержения действующего правительства Радикальной партии, поводом для которых стали таинственные убийства двух видных деятелей оппозиции осенью 1911 года. Слухи, впрочем, позднее были признаны ложными. В действительности же – сообщал 22 ноября 1911 года Геллинек – заговорщики планировали законными средствами устранить «внутренних врагов Сербии», чтобы затем «объединить силы против ее внешних врагов»[294].

Изначально австрийцы следили за развитием событий с удивительной невозмутимостью. В Сербии, как заметил Геллинек, долго скрывать какую-либо организацию было практически невозможно, поскольку там «на каждые пять заговорщиков приходится один информатор». В конце концов, заговоры в Сербии не были чем-то новым; так что этот вопрос не имел большого значения[295]. Но отношение австрийских наблюдателей к этой организации начало меняться по мере того, как они стали осознавать степень влияния «Черной руки» во многих частях государственного аппарата. В декабре 1911 года австрийский военный атташе докладывал, что военный министр Сербии закрыл расследование деятельности «Черной руки», «ибо в ином случае возникли бы трудности огромного масштаба». В начале февраля 1912 года он писал, что сеть приобрела полуофициальный характер; похоже, что правительство «полностью в курсе о составе организации [ «Черная рука»] и ее деятельности». Тот факт, что военный министр Степанович, покровитель организации, остается на своем посту, говорил о ее растущем политическом влиянии[296].

Так сложилась комплексная картина, которой суждено будет определить поведение Австро-Венгрии летом 1914 года. С одной стороны, стало понятно, что «Единство или смерть!» является подрывной сетью, враждебной и опасной для гражданской власти Сербского королевства. С другой стороны, националистические цели организации пользовались одобрением и поддержкой как у части гражданского руководства, так и у широкой общественности Сербии. Что более важно, тайная организация и официальная администрация, казалось, временами работали в тандеме. В феврале 1912 года Угрон предупредил, что сербские власти, возможно, сотрудничают с «ура-патриотическим военизированным движением», надеясь переключить энергию с подрывной деятельности внутри королевства на борьбу против его внешних врагов[297]. Ирредентистское издание «Пьемонт» открыто поддерживало ультранационалистические антиавстрийские лозунги. Утверждая, что ее деятельность направлена на решение «национальных» задач – отмечал Угрон, – «Черная рука» затрудняет гражданским властям Сербии принятие мер по противодействию ей[298]. Короче говоря, австрийцы осознали как масштаб влияния «Черной руки», так и комплексный характер проблем, мешавших кабинету Пашича противодействовать заговорщикам.

В целом эта картина сохраняла актуальность до лета 1914 года. Австрийцы по мере возможности следили за бурным распространением подрывной сети во время Балканских войн 1912 и 1913 годов. В январе 1914 года общее внимание привлек судебный процесс над офицером-убийцей по имени Вемич (который в 1903 году демонстративно носил в саквояже в качестве трофея высушенный фрагмент плоти, в ночь на 11 июня вырезанной из груди королевы Драги). В октябре 1913 года, в период Второй балканской войны, офицер застрелил сербского новобранца за то, что тот медленно выполнял приказы. Дело Вемича рассматривал военный трибунал. Суд, состоявший исключительно из старших офицеров, его оправдал, вызвав бурю негодования у части белградской прессы. Дело Вемича подверглось повторному рассмотрению в Верховном суде. Однако приговор – всего лишь десять месяцев тюремного заключения – был в декабре 1913 года отменен королевским помилованием, полученным под давлением высшего военного руководства[299]. В мае 1914 года Геллинек констатирует, что в нынешней Сербии офицерский корпус – «политически значимый фактор». В свою очередь, рост «преторианского элемента» в общественной жизни Сербии представлял собой все большую угрозу для Австро-Венгрии, поскольку «офицерский корпус является также оплотом идеологии Великой Сербии – явно выраженной антиавстрийской тенденции»[300].

Самым загадочным ингредиентом этого коктейля был Никола Пашич, «некоронованный король Сербии». В политических бурях 1913–1914 годов Пашич сдерживал свой темперамент, не позволяя спровоцировать себя на прямое столкновение с офицерским корпусом. «Со своей обычной ловкостью», отмечал Геллинек 21 мая 1914 года, премьер-министр уворачивался от агрессивных депутатских запросов в Скупщине, настаивая, что по всем значимым вопросам сербское правительство и сербский офицерский корпус пребывают «в полном согласии»[301]. В докладе от 21 июня – отправленном за неделю до убийства в Сараеве – Геллинек в четырех пунктах подытожил ситуацию. Королевская власть отдалась в руки заговорщиков и практически бессильна. Во внутренней и внешней политике армия преследует собственные цели. Исключительно влиятельной фигурой в Белграде остается российский посланник Николай Гартвиг. Однако ничто из этого не означает, что Пашича – как фактор сербской политики – следует списать со счетов; напротив, основатель и все три десятилетия остающийся лидером Радикальной партии (партии «крайних русофилов») премьер занимает, вопреки всему, «доминирующее положение»[302].

Однако наладить прямой контакт с Пашичем оказалось делом чрезвычайно трудным, иллюстрацией чему служит любопытный эпизод осени 1913 года. 3 октября Пашич нанес заранее согласованный визит в Вену. Поездка была своевременной, поскольку из-за оккупации части Северной Албании сербами, Вена и Белград оказались в тупике конфронтации. Австрийское письмо от 1 октября, требовавшее от Белграда покинуть территорию Албании, вызвало уклончивый ответ. В сопровождении сербского посла Пашич участвовал во встречах с австрийскими министрами, включая обед с министром иностранных дел Австрии Берхтольдом; премьер-министром Венгрии Иштваном Тисой; Форгачем, Билинским и другими. Тем не менее подробной дискуссии по вопросу сербской оккупации ни на одной из этих встреч не получилось. Билинский, общеимперский министр финансов, согласно положению в империи бывший так же ответственным за Боснию и Герцеговину, в своих мемуарах отмечает, что Пашич оказался на редкость сложным переговорщиком. Не жалея «пылких фраз», он парировал вопросы австрийских собеседников оптимистичными заверениями в том, что «все будет хорошо». Билинский также пеняет Берхтольду за то, что не надавил на сербского лидера. «Внешне простоватый но с приятными манерами, пышной седеющей бородой и фанатичным блеском в глазах», Пашич озадачил австрийского министра иностранных дел сочетанием изящного обаяния и упрямой уклончивости[303]. На первой встрече, до обеда, Пашич своей дружелюбной вступительной беседой настолько обезоружил Берхтольда, что когда они перешли к серьезной части встречи и речь зашла об Албании, тот не успел донести до собеседника