изменился, стал серьезным:

— Мишка! Ты домой-то приедешь?

— Приеду…

Мишка жил здесь и ни о чем не думал. А теперь он сразу понял, что давно пора уезжать домой, что он очень соскучился.

— Скоро приеду. Завтра!

— Давай скорее!

— А что?

— Тебя моя мама ждет.

— Дарья Михайловна?

— Ага!

— А зачем?

— Расскажешь ей одну штуку.

— Какую?

— О стекольщике… Смотри, быстрей приезжай!.. А я пошел. Мне больше некогда.

И вот Мишка снова один. И стал он вспоминать, как продавал телеграммы, как встретил стекольщика, как догадался, что этот стекольщик — Сережкин папа, как рассказал обо всем Сережке, а в ответ услышал обидное: «Эх, ты! Пустобрешка!»

— А теперь, небось, сами просят, чтоб рассказал! То-то же! И никакой он не пустобрешка!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мишка приезжает домой

⠀⠀ ⠀⠀

— Мама! Мама! — закричал Мишка в воскресенье. — Я хочу домой!

— Соскучился? — спросила мама, а сама вся просияла, обрадовалась.

— Ой, как соскучился!

— А дедушку с бабушкой как оставишь?

А дедушка уже вышел на крылечко. И бабушка перекатилась через порог, кошечка-суломоечка ткнулась мордой в Мишкину ногу и сказала. «Мурр». И собачка-пустолаечка выскочила из конуры, завиляла хвостом.

Дедушка повесил голову. Бабушка прослезилась, вытирает глаза полотенцем. Видно, жалко им расставаться с Мишкой. И Мишке жалко их. Но все равно, все равно надо домой.

Стали собирать Мишку в дорогу. Бельишко в мешок и за спину.

А оленя — золотые рога замотали в чисто полотенце и — Мишке.

— До свиданья, бабушка! До свиданья, дедушка!

Они не пошли провожать: долгие проводы — лишние слезы. А все стояли и смотрели в спину Мишке.

У избушки, в которой жила волшебница Афанасьевна, Мишка приостановился. Вспомнил, как она лепит, как нарядно красит. Вспомнил, как сам вылепил оленя — золотые рога. Пощупал полотенце: тут ли олень, не разбился ли.

Но вот уже река. Купили билеты, сели на паром. Пароход «Митя» свистнул, зашумел колесами, потащил за собой паром, а на нем — Мишку и Мишкину маму.

Переехали через реку, поднялись на высокий городской берег теперь до дома совсем недалечко — рукой подать.

— Ура-а-а-а! Мишка приехал! — и двор сразу ожил, выскочили навстречу Тоська, Яночка, Тайка, Толька, подошел Сережка.

— Эх, что же ты вчера не приехал? — спросил Сережка.

— А что?

— Да мамка пошла белье полоскать…

Потом расселись на крылечке. И снова стало так, как будто бы Мишка никуда не уезжал. Но вдруг он вспомнил: вынес из комнаты сверток, развернул полотенце, ребята увидели оленя — золотые рога, ахнули.

— Ой! — крикнула Яночка.

— Хорош! — снова сказал Сережка.

И Мишка стал рассказывать им про волшебницу Афанасьевну, про то, как она месит глину, как лепит, как выводит тоненькой палочкой глаза и брови. А они слушали и все смотрели на — замечательного Мишкиного оленя.

А вечером Сережка увел Мишку к себе.

Дарья Михайловна увидела гостя и обрадовалась. Подскочила к нему, обнимает, целует, угощает чаем. Чай сладкий — с сахаром!

— Смотри-ка, как вырос-то! — сказала она. — Был худой, как щепка, слабенький, как котенок. Одно слово — маменькин сынок, теперь совсем другое — хоть на работу по гудку выходи! Ишь как тебя там откормили!

— Он, мамка, там работал, — сказал Сережка, — воду носил.

— Вот-вот, — закивала Дарья Михайлова. — Сразу видно, что не белоручка… А ну-ка, сынок, расскажи — какого ты видел стекольщика?..

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

12

⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Снова про стекольщика и про старого черта

⠀⠀ ⠀⠀

Мишке приятно, что его назвали сынком. Он теперь еще больше полюбил Дарью Михайловну, все бы сделал для нее.

Стал он вспоминать и рассказывать:

— Это вот как было. Мы продавали телеграммы. Сережка пробежал к верхнему базару, а я остановится на углу, у собора.

Я стою. А рядом какой-то стекольщик. Он смотрит на Сережку и шевелит губами, будто хочет крикнуть: «Эй, мальчик, дай телеграмму!» Но почему-то не кричит.

Тут я говорю:

— Вот, купите! У меня есть!

Он сказал:

— Давай!

А потом показал на Сережку и спросил:

— А куда этот парнишка убежал? Я хотел у него купить.

И увел меня в соборный садик, в кусты. И я все про вас рассказал. И как вы костюм-тройку проели и как шелковое платье проели.

Он был веселый, когда шел в садик. А тут сразу стал серьезный, вскочил на ноги, стащил с себя картуз и раз! — снова нахлобучил до ушей.

— Ox! — вырвалось у Дарьи Михайловны. И тотчас же она сжала губы крепко-накрепко, словно решила проглотить все, что хотелось сказать.

А Мишка заторопился рассказывать дальше:

— А вот огда арестант убегал. Так он так же: забежал на двор, задвинул перекладину, чтобы нельзя было открыть калитку с улицы. А потом стащил с себя картуз и тоже сразу нахлобучил его до ушей.

— Постой! Замолчи! — закричала Дарья Михайловна. А сама соскочила со скамейки, бросилась к сундуку и вытащила оттуда праздничный картуз мужа.

Она надела картуз на голову и рассеянно поглядела на Мишку. И вдруг ее глаза ожили, загорелись. Резким движением она сорвала картуз с головы и тотчас же нахлобучила его снова почти до ушей.

— Вот так! Так! — сказал Мишка.

— Он это, Гришенька! Его манера! — простонала Дарья Михайловна, рухнула на лавку, опустила голову с нахлобученным картузом и горько-горько заплакала.

— Мамка! Не реви! — бросился к ней Сережка.

И Мишка тоже бросился к ней и тоже закричал «Мамка, не реви», как будто он тоже сын ей.

А она все плакала и плакала и все ниже опускала голову, как будто и стыдилась своих горьких слез и все равно не могла удержаться, чтобы не плакать.

— Ну, говори! Еще говори — нетерпеливо, сквозь слезы, сказала она Мишке и даже стала помогать ему: — Арестант снимал свой картуз и надевал. И стекольщик снимал и надевал. Значит, ты догадался, что это — один и тот же человек?

— Ага! Ага! — торопливо поддакнул Мишка.

— Ну, а как ты узнал, что это — наш Гриша?

Тут Мишка смутился. Ведь если рассказывать все и по порядку, тогда придется сознаться, как он увидел в темноте глаза и перепугался. А как рассказывать про это? И тогда было бы стыдно, а теперь, когда он стал большой и сильный, хоть сейчас на работу по гудку выходи, теперь язык не повернется, чтоб рассказать.

Но и Мишка не без хитрости. Он догадался,