Она — низенькая, толстенькая, носик пуговкой и по всему лицу веснушки. Она не ходит, а перекатывается, как колобок, и все говорит-говорит.

Сначала она сказала, что Мишка очень худ:

— Такого худышку даже страшно брать с собой — как бы не переломился в дороге!

А потом сказала, что Мишка еще станет богатырем. Илья Муромец тоже тридцать лет и три года сиднем сидел, а потом слез с печки да как зачал махать, — все испугались, окарачь поползли!

Мама вьется вокруг этой старушки, и все просит:

— Уж вы ему парного-то молочка давайте! Уж вы его не обижайте! Уж он у меня в первый раз уезжает из дому. Уж я в долгу не останусь!

А старушка отвечает так:

— Заслужит, так молочка получит. А не заслужит — водички попьет. Я с воды вон какая вымахала!

А сама смеется.

Мишку закутали со всех сторон, даже нос и рот закрыли шарфом, оставили мальчику только глаза. Сунули в карман узелок с лекарствами. Вывели во двор, посадили в сани. Мама поцеловала Мишку в глаза, поцеловала в шарф, поцеловала в шубку.

Старушке надоело ждать, она вкатилась в санки и закричала: «Н-но-о!» И маленькая серая лошадка побежала рысцой.

А мама побежала за лошадкой, но скоро отстала.

Едут. Мишка сидит в санях, как барин какой, как генерал. И везут его куда-то за тридевять земель в тридесятое царство.

Жаль, что ребята не видели, что Мишку, как генерала, везут.

Но сидеть по-генеральски пришлось недолго. Чуть проехали тюрьму, старушка сказала:

— Ой, что-то пальцы застыли, вожжи в руках не держатся!.. Ну-ка, Мишутка, берись, ямщичай!..

И передает Мишке вожжи.

Мишка взял вожжи, держит. Вожжи у него, а лошадка бежит, как надо, не останавливается. Значит, он правильно держит.

— Эх, жалко, что Сережка не видит.

И оказывается, что править — не трудно! Натянешь правую вожжу, и лошадь повертывает направо. Натянешь левую — повернет налево.

Надо только вовремя сообразить, какую вожжу натягивать!

Мимо засыпанного снегом Александровского сада по крутому Раз-дерихинскому спуску съехали к реке, по гладкой ледяной дорожке переехали через реку, мимо того места, где тогда тонул Мишка, и — в Дымково.

Дымково — ничего: не маленькое! Домов много. Есть даже двухэтажные. И тут под одним большущим деревом избушечка. Подъехали к этой избушечке. Мишка вылез из саней и встал на крылечко, а старушка повела лошадь к соседям.

Оказывается, это у нее не своя лошадь, а ей только дали, чтобы привезти Мишку.

Старушка скоро вернулась, они вошли в избушку, а там — чудо!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Олень — золотые рога

⠀⠀ ⠀⠀

Чудо не в том, что так ослепительно чисто. У Мишки тоже бывает чисто, когда у мамы есть время прибраться или когда Мишка не успеет все разбросать.

Чудо в том, что Мишка увидел перед собой какие-то удивительно красивые, удивительно веселые штуки. И очень много этих штук, и все они — разные.

Во-первых, на нитках, привязанных к потолку, висели, как бы парили в воздухе на растопыренных крыльях яркие, пестрые деревянные птицы.

Как будто Мишка спугнул их с полу, когда вошел в комнату, и они дружно взлетели, раскинули крылья и парят — смотрят, скоро ли можно спуститься обратно.

А во-вторых… Но про это «во-вторых» даже трудно сразу рассказать — надо, пожалуй, сначала целый год подбирать красивые слова.

Ну, попросту говоря, тут на комоде стоят какие-то куклы не куклы, игрушки не игрушки, а уж очень замечательные штуки. Самые разные штуки.

Тут баба в длинном широком пестром сарафане как бы идет по комоду, несет на руках двух малышей. А рядом две девушки взялись за руки и танцуют. Юбки у них тоже широченные и так ярко расписаны, что взглянешь и глаза ломит!

А еще по тому же комоду как бы едет какой-то воин. Мундир у воина малиновый, штаны синие, пуговицы на мундире золотые, эполеты на плечах тоже золотые, шляпа высокая, и на ней золотая кокарда. А конь под воином весь в золотых кружочках, словно усыпан золотыми яблоками.

А еще лежит свинья и кормит поросят. Поросят целая куча, все один к одному, словно желтый сугроб. И в этом сугробе торчат-выделяются черные носики, черные ушки и черные глазки.

А еще африканский лев. Грива длинная, завитая, губы толстые, красные. Словно он поймал кого-то, съел и теперь спит после обеда.

И самое красивое, самое полюбившееся — милый остромордый олень — золотые рога! Носик у него черный, копытца черные, брови тонкие, как у Яночки, а по телу пестрые кружочки и полоски.

Взглянешь на него — и сразу становится хорошо-хорошо и весело-весело!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мишке приходится потрудиться

⠀⠀ ⠀⠀

Но насмотреться на оленя досыта не удалось — бабушка сказала:

— Ну-ка, Мишутка, нащепай лучины: самовар ставить будем!

Мишка очень удивился, что его заставляют работать.

— Я, бабушка, хвораю! — стал объяснять он.

Но бабушка-старушка только засмеялась в ответ:

— Э-э-э, миленький… Я уж тридцать лет хвораю, а все равно все делаю!

Вот удивительно: хвораешь, а придется потрудиться! Хорошо еще, что Мишка догадался, как и что делать, и сумел разыскать под печкой большущий, толстущий нож — «косарь». Таким ножом скребут пол, когда моют, и им же щеплют лучину.

Тут же, под печкой, нашлось и полено. И Мишка начал щепать. Дома никогда не щепал, а здесь, в гостях, пришлось!

Полено — сухое, плотное, крепкое. Попробуй-ка, отщепи от него! Мишка весь вспотел, с непривычки натер мозоли, но все-таки нащепал. Только — не толсто. Толсто щепать — никаких сил не хватит.

Самовар зашумел, и в комнате стало еще веселей. Вот теперь, пожалуй, можно будет рассмотреть оленя как следует, не торопясь!

Но не тут-то было! Бабушка-старушка удивленно посмотрела на Мишку и сказала:

— А ты чего же сор-то оставил?

Пришлось разыскать березовый веник, замести все, даже самые малюсенькие щепочки, столкать их в самоварную трубу.

Бросишь их, они летят по трубе вниз, но не долетают — вспыхивают на лету!

Потом сели пить чай. И удивительно! — так хотелось есть, как никогда не хотелось дома. И чай был очень вкусный, и хлеб был очень вкусный! И Мишка так набил живот, как давно не набивал.

И сразу же у него отяжелели веки, стали слипаться глаза.

Бабушка-старушка сдобрилась: помогает ему раздеться, припевает:

⠀⠀ ⠀⠀