– Нет, не считаю.

Чавканье возобновилось.

Послышался вздох.

Через какое-то время первый голос, чей владелец явно был больше склонен к философствованию и размышлениям, снова спросил:

– Кстати, а мышу мы ничего не оставим?

– С чего бы? – Звук обсасываемых пальцев. – Мы же никогда ему не оставляли, а я не из тех, кто изменяет традициям.

– И то верно.

Довольная отрыжка, звук сминаемой банки.

Маленькая жестяная комета вылетела из кустов и приземлилась на обочину.

– И, между прочим, никогда не ждем.

– Ну, традиция есть традиция.

Треск раздвигаемых веток. Звук удаляющихся вперевалочку шагов.

* * *

Эшес снова лежал, заложив руки за голову и глядя в густую черноту потолка. Тишину нарушало лишь мерное дыхание спящей Розы. Внезапно где-то внизу раздался тихий щелчок. Следом еще один. Ну а потом сухие щелчки следовали уже без пауз. Эшес перекатился на край кровати, сел и быстро натянул штаны. Спускаясь вниз, он все еще не мог определить природу шума.

Шорох и частая дробь раздавались в коридоре, у лестницы, ведущей в кухню. Он зажег свечу, и ореол огонька осветил престранную картину: принесенный сегодня днем мешок гороха, который он пока не успел оттащить в кладовую, напоминал сейчас холщовое решето. Плотная бурая ткань, еще час назад вполне способная удержать внутри кое-что и поострее горошин, сплошь зияла прорехами, через которые бодро сыпалось содержимое. Эшес попытался поправить мешок, но потянул слишком сильно – несколько соседних дыр решили объединиться, и он окончательно развалился.

Нагнувшись, чтобы поднять осевшую пустой шкурой тряпку, хирург замер: среди сухих бесцветных шариков блеснуло что-то серебристое и плоское. Эшес поспешно опустился рядом и запустил обе руки внутрь.

Вытащив находку, он какое-то время растерянно вертел ее, а потом рассмеялся. Сначала тихо, а затем, не удержавшись, громче, с облегчением.

* * *

Мышь торопился. Очень торопился. Хотя бы крошку ухватить, малюсенькую! Он так и слышал облизывания и довольный хруст в кустах. И от этого начинал перебирать лапками с удвоенным рвением.

Если совсем ничегошеньки не оставят – это нечестно. Тогда он проявит характер. Да, так в следующий раз и скажет, мол, отказываюсь. Почему за жратву вечно ему расплачиваться? Пакости устраивать гораздо веселее, чем благие дела. Он вам не Мышь Кихотус, черт побери!

Мышь сбежал со ступенек, в отчаянии чувствуя, как восхитительный запах, совсем недавно сочившийся из-под крыльца, исчез. Он завертел головой – вокруг стояла тишина – и взвыл от досады, но, разумеется, его вой прозвучал как писк. Это одна из неприятнейших сторон мышиного бытия: все считают тебя тупым мелким зверьком, а все потому что бурлящая внутри богатейшая гамма чувств прорывается наружу в виде одной-единственной писклявой ноты. Какая жестокая насмешка природы!

Наконец, уловив крупицы аромата, мышь повернул к кустам, из которых его совсем недавно так бесцеремонно отправили на миссию. Когда от них его отделяло всего несколько десятков мышиных шагов, впереди вдруг выросла черная тень, заслонив полмира. Розовая дорожка языка свисала до самой земли, с нее скатывались плотные нити слюны. Вырвавшееся из клыкастой пасти дыхание смешалось с холодным воздухом и осело на усах мыша тяжелым инеем.

Мышь замер ни жив ни мертв. Тень, оглушительно дыша, качнулась, внимательные глаза-мячики блеснули перед самой его мордочкой, и похожий на валун нос втянул воздух… мышь зажмурился… прошло полминуты, минута, а потом тень отступила, освобождая дорогу. Несколькими прыжками мазнув двор, пес скрылся за домом.

Мышь рассмеялся от облегчения однообразным мышиным писком – точно таким, каким пять минут назад выражал отчаяние, – и побежал дальше. Он уже достиг крайнего куста, представляя, как расскажет тем двоим о своем приключении, когда впереди что-то сверкнуло. Мышь недоуменно замер. Два слепых изумруда уставились на него прямо из темноты. А потом гибкое уродливое тело, шипя и урча, выгнулось, лапа с выпущенными когтями взметнулась вверх, и страшный удар пригвоздил к земле его хвост.

* * *

Твила видела этой ночью странный сон. Как будто Ланцет вовсе не Ланцет. У него были огромные черные крылья и копыта, и он умел передвигаться не только по земле, но и под землей, под водой и по воздуху. А еще его звали не Ланцет. Но когда Твила спросила, как его настоящее имя, то услышала в ответ что-то вроде: «Ашшш», «Рр».

– Как-как?

– «Шррр», – настаивал Ланцет, который был не Ланцет.

– Прости, все равно не пойму, – расстроилась Твила и полезла на скалу за облаками.

* * *

Наутро она узнала, что мастер Блэк нашел пропавшие деньги: похоже, его возвращение накануне застало воришку врасплох, и тот не придумал ничего лучшего, как спрятать деньги в мешок с горохом, чтобы позже за ними вернуться.

А еще с того дня мастер непременно добавлял к ежевечернему подношению Твилы что-то и от себя (тайком от Охры, разумеется).

Глава 12. О мезальянсах и грубости в отношении дамы

Твила жила в Бузинной Пустоши уже около полутора месяцев, старательно вталкивая телегу своей жизни в привычную колею, но всякий раз, когда начинало казаться, что ей это почти удалось, у той то ось ломалась, то колесо застревало. Особенно трудно дела обстояли с работой в прачечной – к такой невозможно привыкнуть, только смириться.

Вот и сегодня не обошлось без неприятностей. Во-первых, она потеряла платок, который, как и обещала, вышила паутинкой волос Дитя – а всякому ведь известно, что бывает, если твои ногти или волосы попадают не в те руки (Твила только очень надеялась, что чьи-нибудь облепленные бородавками пальцы не кидают прямо сейчас льняные волоски в булькающий котел под мерзкое захлебывающееся хихиканье, или что их не облюбовали птицы, рыщущие в поисках материала для своих гнезд). Во-вторых, она обварила ногу кипятком из чана, а вдобавок старуха пересыпала в раствор для белья щелочи, и теперь Твиле казалось, что на ней рукавицы из муравьев – и не безобидных черных, а кусачих красных. Поэтому, покидая вечером прачечную, она старательно прятала гадостно-розовые руки за спиной, если кто-то шел навстречу.

После смены она обыкновенно забегала ненадолго на болото – проведать местечко и поболтать (или помолчать) с Дитя. Вот и сейчас она свернула на проселочную дорогу и направилась прямиком туда.

Приближались сумерки: закат кипящим золотом растекался по небу, раскаляя нитку горизонта докрасна. Над ним уже лежали стопкой холодные лилово-серые слои – чем выше, тем темнее. Еще немного, и солнце упадет за горизонт, задернув бархатную штору с россыпью звезд.

Идти оставалось совсем немного – впереди уже маячил камень, служивший