Гоша кинул, что убийца, как правило, оправдывается первым.

– Либо всегда молчит, – добавил, уставившись на двух студентов с физмата.

– Я пытаюсь понять логику, – оправдался первый математик.

– Теория хаоса, – заметил второй, – гласит, что сложные системы зависимы от первоначальных условий.

– Ты имеешь в виду, что… – подхватил первый.

– Именно, – подтвердил второй, и никто не понял, о чём говорят студенты.

Все смотрели на возрастную женщину с аккуратной причёской: виски выбриты, чёлка до самого носа. Женщина часто, по-собачьи, дышала и, не выдержав больше, вдруг перестала и опустила голову к груди. Нос её в одно мгновение стал острым, а чёлка, показалось, седой.

– Вот именно, – подытожил один из математиков.

Снова появились мужчины в драповых пальто. Длинные и одинаковые, они стащили мёртвую на пол, взяли за руки (один за одну, второй за вторую) и вынесли туда, откуда пришли, откуда все пришли и куда не могли уйти сейчас. Когда открыли дверь, Жарков хотел броситься и спастись, но до сих происходящее казалось большой ошибкой, выдумкой, сном. И, как во сне, вырваться, ускориться, пошевелиться не получалось.

Тихо, тихо, тишина. Такой стала понятной, такой ощутимой, что можно было поднять руки (сдаюсь) и схватить её, в кулаки сжать и не отпускать, как единственную надежду, пока не просочится, не выльется, не превратится в очередной убийственный звук.

– Надо вызвать скорую, – проронила девушка в зелёном, а девушка в красном шепнула: «Не помогут».

– Не помогут, – подтвердил голос, видящий и слышащий – всё. – Я должен вас огорчить: убийца до сих пор на свободе.

Жарков следил за всем и каждым. Студенты не подавали признаков присутствия и монотонно смотрели в пол, будто там, на ровном плиточном покрытии, обнаружили спасительную формулу – и теперь могли решить это простое уравнение с одним неизвестным, и заявить уверенно, что убийца – он. Девушка в зелёном подняла руку, девушка в красном повторила, а шестой зашмыгал и достал носовой платок.

– Пожалуйста, – просила в зелёном, – а можно добровольно уйти?

– Да! Можно? – не сдавалась вторая.

– Увы, – прочеканил голос.

Затихли, поняли.

– Примером динамического хаоса может служить любое общество, – ожил задумчивый математик.

– Для хаоса важна чувствительность, – отметил второй студент, – чувствительность к начальным условиям.

– По-моему, нас пытаются заговорить, – предположил восьмой, и Жарков мысленно согласился. Он молчал и думал, что любое слово может быть использовано против него.

– Господа, – обратился ведущий, – время принимать решение. Пожалуйста, по порядку.

– Я думаю, это… это, я не знаю, я, честное слово, не знаю.

Следующая поддержала прежнюю и выбрала одного из студентов. Первый математик указал на второго, второй – на первого, его поддержал седьмой. Жарков молча кивнул.

Карлик выстрелил всего раз, и голова раскололась, как глиняный горшок с живой красной водой. Мужчины долго копошились, прежде чем смогли собрать остатки, возможно, гениального мозга. Поднялся запах, неприятный, но терпимый.

Жарков притворно выдал «блять».

– Вы снова убили не того.

– Так не должно быть, давайте прекратим, – по-настоящему плакали девушки.

Пятый смотрел в глаза Жаркову. Гоша считал взгляд, полный подозрения, и, решив обороняться, кинул дерзкое:

– Чего ты вылупился?

Единственный теперь математик всё ещё не мог смириться с уходом товарища. Он растерянно смотрел куда-то сквозь, пока снова не наступила ночь, и пришлось опять изображать вынужденный сон в ожидании возможной смерти.

Жарков спрятал руки в узких карманах. Он только теперь начал понимать, что за какой-то мимолётный час убил двоих, и даже больше. Может быть, не сам лично убил, – но чем отличается заказчик преступления от исполнителя?

Вспомнил, как убивал прежде. Приходилось же убивать. Впервые – при задержании, когда отстреливался и попал. Потом был Кавказ и выход, где закрывали «боевые». Тогда все стреляли, и он стрелял. И, наверное, убивал, потому что – все – друг друга убивали. И просто смерть, очень близкую, видел: умирали на глазах потерпевшие от телесников, передозные наркоманы умирали, случайные (почти как сейчас) без вины, не к месту, кем-то определённые, жители его не самого спокойного района.

А сейчас вот определял – он, будто наделил его кто-то особыми полномочиями. Словно стал тем, кто вправе решать, кому жить, кому не стоит – хватит, пожил, дай теперь другим нажиться.

«Я не виноват», – хотел произнести Гоша, но тогда бы всё закончилось его моментальной смертью.

А ему в принципе не только хотелось, но и нравилось жить. С женой помирился. Работать решил нормально, потому что труд, как известно, облагораживает. Он раньше людей защищал – а теперь убивал их, и сам не понял, как так вышло. Не в боевых условиях, не на службе, а в мирное время, в мразотном подвале. Он прямо вот-вот мог порешить очередного, очередную, очередных.

Очередь требовала смерти. Не голос ведущего, но внутренний и не менее убедительный, намекнул Жаркову: а что, если… если все они достойны смерти. Но неужели кто-то, пусть даже самый-самый, заслуживает такого ухода?

– Необходимо помнить, – настаивал голос, – если кто-то умышленно молчит, выбор всё равно состоится. В таком случае нас ждёт двойное убийство.

– Только не меня, умоляю, – шептала женщина.

Жарков осторожно вытащил из кармана руку. Решил: если выбирать, то всё-таки шестого. Приподнял локоть, выставил ладонь, но ведущий его опередил и обозначил:

– Вы отказались делать выбор.

Красивые мужчины и некрасивый карлик шли строевым шагом, едино ударяя подошвами и каблуками о прочный звучный пол. Они заняли центр, карлик нарушил ряд и сделал шаг вперёд. Жарков видел его красные бычьи глаза, белую сахарную кожу, толстые африканские губы. Карлик улыбался и, казалось, испытывал настоящее человеческое счастье, когда заряжал пистолет. Он занёс высоко руку, остановил движение и, прищурив левый глаз, устремил ПМ в Жаркова.

– Я не виноват, – сказал Гоша, но карлик всё равно выстрелил.

Жарков успел рассмотреть, как поочерёдно расстреляли женщину в красном и женщину в зелёном. Шестой бросился на карлика, но мужчины опередили, и того не стало. Математик даже не боролся – его убили последним.

Стучали в дверь. Тук-тук – билось сердце. Бац-бац – колотилось оно. Задёргали ручкой, ударили ногой.

На цыпочках подошёл. Так, наверное, поступали жулики, когда он сам приходил на обыск или задержание, когда брал и забирал – и не разбирался, за что и почему. Неслышно, не дыша, изгибаясь, одним глазком – в глазок рассмотрел.

Они. Трое. Мужчины-красавцы с цветами и уродливый карлик с вечной улыбкой. Красные розы с длинными зелёными стеблями, по четыре у каждого, и ещё один плотный мясистый бутон, прицепленный к белому пиджачному лацкану. Карлик поправил его и чихнул.

– Я не виноват, – сказал Жарков, и сам испугался: неужели вслух, неужели не шёпотом даже?

Карлик опять