Уловив момент, когда беглец вышел на поляну и «открыл себя совершенно», предводитель приложился и выстрелил. Гул выстрела зарокотал в чаще и замер в глубине тайги. Взмахнув руками, китаец упал лицом на землю и остался неподвижен. Когда подбежали к нему товарищи, он был мертв. Меткая пуля поразила его в сердце.

Убитого перевернули на спину. Выражение лица его было удивленное, казалось, смерть вследствие своей неожиданности, не успела еще положить на лицо свой отпечаток.

Обыскав его и раздев до нага, хунхузы нашли в кожаном поясе товарища десять рублей деньгами и оба корня, взятые у старика под камнем.

Десяти рублевую бумажку предводитель отдал товарищу вместе с малым корешком, большой же корень очень высокой ценности, взял себе. Раздел был совершен полюбовно, по обоюдному соглашению.

Между тем ночь наступила быстро. В темном небе уже зажглись одинокие звезды.

В зарослях замелькали светляки.

Найдя ручеек, журчащий по дну ущелья, хунхузы расположились на ночлег. Зажгли костер, закусив пшеничными лепешками, взятыми у старого зверолова, разлеглись на мягких лапах елей возле огня.

Издалека доносился вой красных волков, то хищники тайги справляли тризну у трупа убитого хунхуза.

Изредка китайцы перекидывались словами. Им не о чем было говорить, они знали мысли друг друга и поэтому относились подозрительно к каждому движению, к каждому взгляду, хотя наружно старались сохранить хладнокровие и спокойствие.

Обмахиваясь веерами и потягивая дым из длинных трубок, они скорее походили на друзей, мирно беседующих о всякой всячине, между тем это были непримиримые смертельные враги, подозревающие друг друга в преступных замыслах.

Время шло. Истома клонила обоих ко сну и они склонили наконец свои головы на походные кожаные сумки. Но заснуть никто не хотел первым, из опасения быть убитым. Как только один шевелился, или приподнимал голову, – другой проделывал то же самое, давая понять своему соседу, что он не спит.

Наконец, слабейший задремал, не будучи в состоянии преодолеть надвигавшегося сна.

Заметив это, предводитель, называемый своими подчиненными Ван-до, приподнялся на локте и тихо встал, не производя ни малейшего шума. Спящий его товарищ храпел безмятежно.

Осторожно вынув из ножен кривой нож, висевший на поясе, Ван-до присел и пополз тихо, как удав к очарованной хищным взглядом птице. Мгновение и быстрый, как удар молнии взмах кривого ножа прекратил жизнь спавшего последним сном китайца. Он в смертельном ужасе открыл глаза, схватился руками за грудь, приподнялся, вскрикнул диким нечеловеческим голосом, откинулся навзничь и затих навсегда. Последний сон его незаметно для самого, перешел в вечный сон смерти.

Убийца подержал еще некоторое время свой нож в груди товарища и, убедившись, что все кончено, вынул его, вытер спокойно о широкие шаровары убитого, вложил в ножны и с довольной улыбкой начал обыскивать. Забрав деньги и корень женьшень, он тщательно спрятал все это в свой кошель. Табак из кисета пересыпал в свой. Винтовку и патроны завернул в окровавленную куртку и положил в дупло старого ильма, росшего поблизости; для отметки на ствол, его он сделал ножом условные зарубки.

Проделав все это, Ван-до оттащил за ноги труп убитого и бросил его в густые заросли. Кожаную сумку шапку и другие вещи положил в огонь.

Справившись с врагом, он мог теперь спокойно заснут, не думая о том, что коварный сосед-товарищ готов броситься на него, как лютый зверь.

Разложив побольше костер и выкурив трубку, Ван-до, нисколько не смущаясь близким присутствием убитых товарищей, заснул быстро, как невинный младенец под тихую колыбельную песню старухи тайги.

Красные волки, почуяв запах свежей крови, издалека собрались возле становища, но видя огонь, не решались подходить близко. В темноте леса виднелись их горящие глаза, они мелькали как светляки, сходились и расходились, то вспыхивая ярко, то потухая. Вой хищников зловеще раздавался в тишине таежной ночи и наполнил-бы ужасом самое отважное сердце, но привычное ухо старого хунхуза сквозь сон спокойно слушало эту музыку девственных лесов. Изредка, когда москиты кусали и беспокоили, Ван-до просыпался, закрывал лицо и руки грязным шелковым платком и засыпал снова.

Через день к вечеру Ван-до добрался до города Хун-Чуна. Здесь он прожил два дня, показывал драгоценные корни купцам, но покупателя не находилось, так как цена их была очень высока. Кто-то посоветовал хунхузу отправиться во Владивосток, где есть богатые китайские купцы и торговые фирмы.

Перебравшись через нашу границу под видом купца, Ван-до очутился во вновь зарождающемся городе Посьет, на берегу Японского моря.

Было раннее утро. Солнце только что поднялось над горизонтом, бросив золотые лучи свои на волнистую поверхность безбрежной морской глади. Даль была задернута туманом и только у берега виднелись гряды набегающих волн, с белыми пенистыми хребтами. Одна за другой ударяли они в каменистый крутой берег, крутясь и пенясь, и с ревом и стоном разбивались о гранитные твердыни, обдавая их брызгами и соленою влагой.

Темно-синее бурное море рокотало, предвещая шторм. В воздухе пахло влагой и морскими водорослями.

В гавани стоял пароход, пришедший с казенным грузом. У отмели виднелись шхуны и джонки китайцев, с желтыми собранными парусами. Несколько лодок, вытащенных на берег, покачивались под напором набегающих волн.

На пристани суетились сотни людей, русских, китайцев и корейцев. Выгруженные товары, ящики, тюки и мешки с мукой лежали, сложенные в штабели, покрытые циновками и брезентом.

Одна из джонок готовилась к отплытию. Несколько десятков китайцев, полуголых, с бронзовыми телами, бегали, кричали, перетаскивали какие-то связки и тюки, бранились, торопясь попасть на судно с которого сняли сходни. Хозяин джонки, он же капитан, стоял у борта и отдавал последние распоряжения. Это был толстый китаец, одетый в голубой шелковый халат.

Распустили паруса, они надулись, как пузыри, и джонка закачалась и, рассекая острым носом своим пенистые волны, быстро понеслась вдоль берега, поворачивая в открытое море.

Пассажиры, столпившиеся у борта, кричали на своем гортанном языке и махали платками, отвечая остававшимся на берегу.

Тут же у борта на джонке стоял Ван-до и смотрел на удалявшийся берег и далекие синие горы, словно тучи поднимавшиеся на горизонте.

Джонка держала курс на Владивосток и, сильно накреняясь на борт, летела, как птица, управляемся опытными старыми мореходами.

В обширном трюме ее сложены были тяжелые, как мельничные колеса, круги бобовых жмыхов.

Ветер крепчал. Волны подымали все выше и выше свои пенистые гребни и перекатывались через борта. Мачты и реи скрипели и весь корпус судна вздрагивал под напором тяжелых водяных гор. Шум моря и вой ветра заглушали голоса матросов-китайцев, убиравших паруса и снасти. Пассажиры притихли в темной