его фигуру видоискателем. Уверенность в своем товарище давала мне необходимое в этом случае хладнокровие и спокойствие. Поймав зверя в видоискатель, я уже не отпускал его, и ждал момента для экспозиции.

Но вот, преследуемый собаками, тигр вышел из чащи на перевал и остановился от нас шагах в пятидесяти. Собаки наседали на него с визгом и лаем. Повернув свою красивую, могучую голову в сторону собак и приоткрыв пасть, он издал глухое и грозное рычание. Упругий, пушистый хвост нервно извивался. Уши были прижаты. Очевидно, выведенный из терпения, он решил действовать, намереваясь броситься на собак.

Медлить было нельзя, и я щелкнул затвором аппарата; почти одновременно раздался выстрел Плетнева и зверь, подавшись немного вперед, сунулся в снег головой.

Бросив аппарат, я вскинул к плечу винтовку, но напрасно: судорожные движения лап и хвоста показывали ясно наступление агонии.

Опустив винтовку, я взглянул на Плетнева: он стоял на месте и спокойно занимался привязыванием сошек к ружейному цевью.

– Дойдет сам! – хладнокровно произнес он, показывая головой на зверя, но ты не подходи к нему, не тревожь его! Он сам покажет, когда придет смерть!

И, действительно, вскоре судороги прекратились, хвост вытянулся по снегу неподвижно и уши, вначале прижатые к голове, поднялись и не шевелились больше. Сомнений не было: смерть пришла.

Собаки, державшиеся в отдалении, после выстрела ринулись было к тигру, но грозное рычание Ведьмы удержало их, и они улеглись на снегу шагах в десяти от зверя, не спуская с него злобных, воспаленных борьбой, глаз. Ведьма подошла к хвосту еще агонизирующего хищника и обнюхав его, легла рядом с ним. Умная собака поняла, что страшный зверь уже безопасен.

Пересчитав собак, мы убедились, что двух не хватает, одного старого кобеля и одной молодой. Где они погибли – неизвестно, или были вспороты кабаком, или задавлены титром. Иван-Леший только крякнул с сожалением, но не произнес ни слова, и на мое предложение пойти и поискать убитых или раненых, махнул рукой и пробурчал:

– Где там…

Убитый Плетневым тигр оказался довольно крупным самцом корейской породы, весом 160 кило. Красно-бурая пушистая шерсть его, испещренная широкими черными полосами, резко выделялась на белой пелене снега, освещенного ярким зимним солнцем. Пуля Лешего попала возле правого уха и, пройдя в черепную коробку, разрушила головной мозг.

Собаки, истомленные продолжительным гоном, разлеглись вокруг нас и занялись приведением в порядок взъерошенной и местами, окровавленной шерсти и зализываньем ран, полученных в стычке с кабанами.

По нашим предположениям, во время гона кабанов, собаки начуяли лежку тигра в скалах и, согнав его с места, бросили кабанов, как менее, «интересную» дичь.

Больше в этот день мы не охотились. Вечер приближался, и мы заночевали на перевале хребта, у подножья величественной Татудинзы. На следующее утро Плетнев ушел на ближайший хутор за лошадьми, для перевозки убитого зверя. Вернулся он только к вечеру. С ним, пришла пароконная арба с китайцем возчиком.

Переночевав еще раз на этом горном перевале, уложив тигра нa арбу, мы двинулись к, востоку, в долину реки Муданцзян и поздно ночью прибыли в г. Нингуту, где провели три дня в хлопотах по продаже тигра, которого знатоки-китайцы считали «Ваном», т. е. начальником.

Выручив за тигра пятьсот рублей, Плетнев остался очень доволен и изъявил согласие вернуться в верховья Та-Хай-лин-хэ, в надежде взять еще одного хищника.

Не буду утомлять читателя описанием последующих наших странствований по диким лесам Шу-Хая (лесное море), поперек восточных отрогов Лао-лина.

В двадцатых числах ноября мы вышли опять на линию Китайско-Восточной железной дороги. У ст. Сарахецзы, сделав по тайге сотни две километров, в погоне за зверем.

Из всех собак остались в живых только три: старуха Ведьма да два кобеля, старый и молодой. Остальные собаки пали в борьбе с дикими зверями, а именно: одну унес тигр во время ночевки в фанзе зверолова, другую заколол изюбрь, проткнув ей легкие своими рогами и двух запороли кабаны. Оставшиеся собаки также были переранены, но отделались только повреждением наружных покровов.

Большую часть зверя Плетнев вывез на ст. Хайлин; немало пропало зверя и в тайге, вследствие невозможности вывезти его к населенным пунктам.

Мой снимок тигра вышел не особенно удачным, так как светосила объектива не была настолько значительна, чтобы зафиксировать дикого зверя в тайге. Тем не менее, увеличенный негатив этого снимка был отретуширован в одной из харбинских фотографий и в настоящее время представляет собой весьма редкий и оригинальный снимок живого тигра в естественной обстановке, дикой, первобытной тайги.

Пожив у меня, на ст. Ханьдаохэцзы, еще с неделю, приведя в порядок снаряжение и купив трех собак дворового типа, Плетнев напрямик, через всю Гириньскую провинцию Маньчжурии, отправился к себе домой, в Уссурийский край, предполагая выйти к устью реки Мурени, а оттуда – вверх по Уссури, в Анучинскую тайгу.

– К Рождеству буду дома! – говорил он, прощаясь со мной у восточного семафора разъезда Сандаводи, куда я вышел его провожать со ст. Ханьдаохэцзы.

Отсюда направился на северо-восток.

Долго еще стоял я на насыпи железной дороги, следя глазами за характерной фигурой Лешего и его собаками, рассыпавшимися по широкой речной долине в поисках фазанов, затаившихся в зарослях прибрежной уремы.

С грустью смотрел я вслед удалявшемуся охотнику и чувствовал, что потерял друга. Этот простой, малограмотный человек оставил во мне неизгладимое впечатление глубиной своей прекрасной души и цельностью своей нетронутой, непосредственной натуры. Образ Ивана Лесовика каторжанина и ссыльного поселенца, как живой стоит передо мной, воскрешая в памяти былое, полное сил и несокрушимой энергии молодости.

Роковой корешок

Полуденное горячее солнце, накаляя неподвижный воздух, обливало потоками ослепительно яркого света зеленые пущи лесов и величавые горы, уходящие бесконечными зубчатыми грядами в туманную даль горизонта.

Под сводами дремучего леса вечно царит полумрак, даже летом, в яркий полдень здесь темно и сыро, как в погребе. Гигантские папоротники горделиво подымают свои перистые пальмовидные листья над гниющими трупами великанов растительного царства, над поземною зарослью и гранитными обломками скал, покрытых толстым слоем мха и седых лишаев.

С сухих заглохших ветвей дерев и толстых стволов старых елей свешиваются седые бороды нитевидных мхов, напоминая видом своим отжившие волосы павших здесь богатырей.

Пахло землей и грибами. Где-то среди зарослей дикого винограда, под зеленым покровом больших лапчатых листьев, пробивался ручеек. Холодная, чистая, как горный хрусталь вода, журча и пенясь, сбегала с камня на камень, пряталась в недрах земли и снова бурлила под стволом поваленного бурей кедра, низвергаясь с высокой скалы каскадом на каменистую россыпь.

Влажные от брызг