карманный электрический фонарик с большой силой света и с прожектором. Я шел впереди, освещая дорогу. Луч прожектора, пронизывая чащу леса, давал возможность двигаться беспрепятственно. Пройдя шагов двести, мы услышали треск валежника и глухое, сдержанное рычание зверя, обеспокоенного во время трапезы. Остановились. Я поднял фонарик над головой, стараясь осветить впереди лежащую местность. Но ничего не было видно, кроме сплошных зарослей. Не надеясь взять хищника врасплох и все же опасаясь его внезапного нападения, мы сделали по выстрелу в чашу леса. Тайга зарокотала и застонала, как бы жалуясь на нарушителей ее вечной тишины и покоя. После выстрелов зверь отошел от своей добычи, что ясно было слышно по шороху и шелесту листвы.

Пройдя еще шагов двести, мы наткнулись на тушу изюбря. Зверь лежал на правом боку. Голова была откинута назад, и роскошные ветвистые рога упирались в спину. На горле и шее зияли глубокие кровавые раны. Бока изодраны когтями хищника так глубоко, что виднелись ребра. Закушенный язык окрашен запекшеюся кровью. Трава и кусты вокруг были измяты и забрызганы кровью. На мягком глинистом грунте ясно отпечатывались характерные круглые следы большого тигра. Для нас стало ясно, что хищник подманил старого изюбря, подражая крику молодого, и бросился на него, не делая прыжка и схватил его снизу за горло. До нашего прихода тигр успел сожрать порядочный кусок мяса из задней ляжки. Чтобы не потерять добычу, мы решили здесь переночевать, для чего необходимо было заготовить достаточное количество дров. Вскоре два больших костра запылали в лесной чаще, освещая стволы старых дубов и желтую листву кустарников. Мы расположились между кострами у туши изюбря, и всю ночь должны были поддерживать огонь, так как голодный хищник не отходил далеко и держался на близкой дистанции, удерживаемый только ярким пламенем наших костров. В тишине таежной ночи мы не раз слышали его угрожающее ворчанье, похожее на громкое мяуканье. Для утоления голода и развлечения, мы всю ночь пекли на углях вкусный шашлык из изюбрятины, раздражая аппетит грозного владыки тайги. Иногда нам казалось, что хищник подходил слишком близко к нашему становищу, судя по звуку его шагов, тогда мы усиленно разжигали костры, подкладывая побольше дров. О сне думать уже не приходилось, хотя мы и были уверены, что всесильный огонь удержит зверя на почтительном от нас расстоянии. Под утро, как только забрезжил свет, и тени стали прозрачнее, хищник удалился в недоступные каменные трущобы гор и больше не показался. Довольные тем, что нам удалось отбить у тигра славную добычу, мы днем перетащили тушу изюбря в зимовье и спали следующую ночь, как убитые, не слыша ни рева изюбрей, ни диких песен старухи-тайги.

Bapнаки

(Очерк)

Слово «варнак» в Сибири общеупотребительно. Этим именем называли обыкновенно беглых с сахалинской и забайкальской каторги, пробирающихся через горы и леса, с востока на запад, за Урал, т. е., на далекую, милую родину, откуда выбросила их карающая рука уголовного закона. Не вдаваясь в критический обзор этого уголовного кодекса и целесообразность его применения, я намерен только в кратком очерке дать наиболее характерные особенности психологии этих «отверженных», с которыми приходилось мне не раз встречаться в диких лесных пустынях Дальнего Востока.

Тяжелые условия жизни среди первобытных дремучих лесов, нелегальное положение и всевозможные опасности выработали особый тип людей, отличавшихся специфическими качествами, как духовными, так и физическими.

В большинстве случаев контингент беглых комплектовался из крестьян и рабочих центральных губерний России, что объясняется, конечно, подавляющей массой крестьян среди общего состава населения. Значительный процент беглых состоял из уроженцев Кавказа, отбывавших каторгу за убийство по адату кровавой мести. Представители интеллигенции редко встречались среди отверженных, так как физические их качества не соответствовали суровым условиям борьбы за существование в бегах.

Наблюдая этих людей не в тюремной обстановке, а на просторе бескрайной тайги, я могу с уверенностью сказать, что большинство этих «несчастных», как называют их в России, не представляло собой уголовно-преступных типов, а являлось жертвой темперамента, суеверия, нравственной неустойчивости, иногда юридических ошибок и отчасти несовершенства современного социального строя.

Конечно, были между ними и зоологически преступные типы антропологического вырождения, но этот элемент рано или поздно погибал из-за своих антиобщественных, преступных наклонностей.

С каторги бежал только тот, кто не мог помириться с ее режимом, убивавшим человеческое достоинство, у кого не умерли запросы свободного духа и не иссякло врожденное стремление на волю, свойственное всякому мыслящему существу. Чувство это стихийное и подчиняет себе волю человека, заставляя его действовать иногда вопреки здравому смыслу и рассудку. Природа человеческая этим выявляет свой протест и возмущение и, ломая все преграды и препятствия, неудержимо рвется на свободу из душных стен тюрьмы и мрачных подземелий каторги.

Самый побег совершался всегда раннею весной, когда, оживала природа, и вместе с ароматом полей и лесов в душу узника вливалось бурною волной непреодолимое желание вырваться на волю, где призывно шумит зеленый лес.

Много беглых погибало в непосильной борьбе с суровыми условиями таежной жизни и только выдающийся по своим физическим и духовным качествам элемент сохранял свою жизнь и мог существовать более или менее продолжительное время.

Душа народа, его мысли, желания и мечты отражаются в его поэзии, в сказаниях и песнях. Много раз приходилось мне слышать эти песни беглых. Они проникнуты печалью, безысходной тоской и жалобой на свою горемычную судьбу и беспросветную жизнь, но в то же время в них чутко подмечены красоты дикой природы и изредка блеснет, как искра в тлеющем костре, богатырская удаль.

В своих передвижениях беглые придерживались таежных районов, где они были обеспечены приютом, топливом и дичью не только летом, но и в суровую зиму, поэтому в песнях своих они тайгу называли ласкательным именем «Тайга-матушка»; она давала им, как любящая мать, все необходимое для существования.

Остров Сахалин назывался у них «Соколиным островом». Отсюда они предпринимали побеги, причем совершали чрезвычайно опасное плавание через бурный Татарский пролив, отделяющий остров от материка, на утлых челнах, на плотах и даже просто на бревнах, связанных попарно.

Большая часть этих смельчаков погибала в волнах Охотского или Японского моря, куда их относило течением, уцелевшие же, попав на материк около устья Амура, собирались в небольшие артели, по 4–6 человек, и шли тайгой, по известным «варнацким», тропам, на запад, к Байкалу, представлявшему собой также значительное препятствие в пути, так как приходилось переплывать его на плоту, или же в челноке туземца-рыболова.

Бурное озеро немилостиво и неласково встречало беглых и много их погибало в его холодной загадочной пучине. Перебраться через