Шрифт:
Закладка:
Тайга-матушка
Ой ты, гой еси, тайга-матушка!
Тайга-матушка неисходная!
Ты прими своих обездоленных
Деток с острова Соколиного.
Накорми-одень, приголубь-согрей!
Горе-горькое ты возьми себе!
В теремах твоих, в темных урманах,
Всякий зверь живет, птаха вольная
Птаха вольная, непужоная.
В закромах твоих много золота,
Много золота самородного!
Кряжи горные в небеса глядят!
В небеса глядят, в тучах прячутся
Великаны их белоснежные.
По весне летят гуси-лебеди
На сторонушку, на студеную,
К берегам крутым моря синего.
Моря синего, Ледовитого!
Чу! Кричит гуран зорькой ясною!
Зорькой ясною и росистою.
По горам идет эхо звонкое,
Эхо звонкое, серебристое:
В даль бежит оно, заливается,
В каждой падушке откликается…
Догорел костер в ночку темную,
В ночку темную, непроглядную…
Прошумел в тайге ветер с полудня,
И запел косач песню вешнюю,
Песню вешнюю и призывную.
В небесах слыхать, – журавли летят,
Журавли летят вереницею…
В темной падушке, по тропе лесной
Варнаки идут, озираются,
На родную Русь пробираются.
Ой ты, гой еси, море синее,
Море синее, Байкал-озеро!
Байкал-озеро, отец-батюшка!
Пощади своих обездоленных
Деток с острова Соколиного!
И снеси их челн на крутой спине
На ту сторону, на заветную..
В бурю черную, в непогодушку
Плачет жалобно чайка белая,
Чайка белая, сизокрылая.
Знать в недобрый час собиралися
В путь дороженьку горемычные!
Их убогий челн опрокинулся
И на гребнях волн уж качается.
А Байкал седой дышит злобою
И смеется, знай, заливается.
Не шуми ты, мать-тайга старая,
Тайга старая, неисходная!
Ты не плачь сестра, – чайка белая,
Чайка белая, сизокрылая!
По весне опять, тропкой битою,
Варнаки пойдут вереницею
На сторонушку на родимую,
На родимую, на далекую.
Лесовик
Из Уссурийского края приехал ко мне на ст. Ханьдаохэцзы промышленник-зверобой Иван Плетнев со своими собаками, с целью поохотиться на зверя.
Он известен был в Приморье, как лучший промысловик, взявший не один десяток тигров.
Собаки его, представлявшие смесь зверовых лаек с дворовыми псами, отлично брали всякого зверя и были натасканы на тигра. С собой привез он девять собак, из них три гольдских лайки, остальные-полукровки и даже чистопородные «надворные советники». Масть их также отличалась разнообразием: лайки были чисто белого цвета, другие, же – всевозможных цветов и оттенков, от черного до пестрого, трехцветного.
Сам Плетнев представлял собой типичную фигуру восточносибирского промысловика: среднего роста, коренастый, широкоскулый, с небольшими, глубокосидящими, белесоватыми глазами, и с длинной, всклокоченной бородой. Лицо и большие, заскорузлые руки медно-красные, в веснушках. Копна волос на голове и борода-рыжие с проседью. Возраста своего он точно не знал, но вспоминал себя ребенком в год освобождения крестьян. По виду он был не ладно скроен, но сшит – на славу.
Морозы стояли значительные, но поместиться в моей квартире он наотрез отказался, говоря, что ему жарко в комнате, также, как и его собакам. В конце концов, я уговорил его поместиться в сарае, где он чувствовал себя великолепно. Собак его нельзя было зазвать не только в комнаты, но даже и в сарай; на ночь они устраивались в снегу, свернувшись калачиком.
Таков был старый таежник Плетнев, с которым мы бродили в течение 20 дней по горам и лесам верховья реки Та-хай-лин-хэ, в поисках полосатых хищников.
Только один раз, накануне выступления, мне удалось заманить Плетнева в комнаты, где я угостил его пельменями, причем он сидел, как на иголках, пот катился с него градом и, кончая десятый стакан липового чая с медом, он затирал уже третье из данных ему мохнатых полотенец. Как полярный медведь, он не переносил тепла и крытого помещения и только на воле чувствовал себя легко и свободно.
Мороз на него совершенно не действовал, перчаток и рукавиц он не имел, и руки его на самой лютой стуже всегда были красны и теплы.
Одевался он также сравнительно легко: бродни из кабарожьих ножек-на ногах, летние брезентовые брюки, ватная тужурка и рысья шапка без наушников составляли его костюм.
По религиозным воззрениям он был сектант какого-то особого толка. Не пил, не курил, никогда не божился и не ругался – по крайней мере, за все наше знакомство я от него не слышал ни одного бранного слова.
Узнав, что и я не пью, не курю и не бранюсь, он остался очень доволен и на мой вопрос – «почему именно?» – сказал:
– Видишь ли! Курящий и пьющий человек имеет нехороший запах, который зверь чует издалека. Такому человеку удачи на охоте не будет.
Сам Плетнев имел крепкий запах тайги, хвойного леса, так как весь был пропитан чистым дыханием девственной природы.
Мои приятели, – маньчжурские охотники называли его Лесовик, и, действительно, всей своей оригинальной внешностью и образом жизни он напоминал лешего, как его рисует в своем воображении народная фантазия.
Из других оригинальных особенностей этого человека надо отметить еще следующее: он никогда не ел соли, сахару и не пил чая. Соль ему заменял лук во всех видах! Вместо сахара я давал ему мед, который он уничтожал в большом количестве; чай вызывал в нем отвращение. Дома я угощал его малиновым чаем и липовым цветом, которые он пил с удовольствием.
Прошлое Плетнева было темно и мне неизвестно, да я и не старался его узнать, так как здесь, на Дальнем Востоке, это вообще, не принято и считается некорректным. Только по некоторым признакам я мог догадываться, что родом он из Тамбовской губернии и был сослан на сахалинскую каторгу, а затем остался на поселении. О своем прошлом он никогда не заводил речи, был молчалив и сосредоточен. В Приморье, в Анучинском районе, у него была семья, но состава ее я не знал и никогда об этом не расспрашивал, принимая во внимание его скрытность.
Природу он любил по-своему и понимал ее красоты, выражая иногда свое мнение в метких, глубокомысленных определениях. Во время охоты и на промысле он был еще сдержаннее и молчаливее. Случалось, что за целый день обмолвишься с ним только несколькими словами, но это ничуть не
