Все должно было случиться по дороге домой. Я не знала, как именно, но, когда Носков отстанет, моя задача сводилась к тому, чтобы лететь со всех ног к припаркованной в конце аллеи «пандоре».

Все эти дни я понемногу приносила свои вещи и прятала их в подсобке, куда уборщица собирала потерянные детьми перчатки, шапки, сменку и разное другое добро. Там стояла куча коробок, и те, что были внизу, не открывались месяцами.

Утром, пока в раздевалке царила обычная неразбериха, я заскочила в подсобку, переложила вещи в рюкзак и на последний урок – физкультуру – решила не идти, побоявшись оставлять его в раздевалке. У нас случалось, что во время урока пропадали вещи. Замок на двери запирался, но толку от него не было никакого, стоило хорошенько ее подергать.

На этот раз этим способом воспользовалась я сама. Дождалась, пока физручка не запрет раздевалку, а потом вернулась и написала Артёму, что могу уйти пораньше, но он ответил, что это не подходит, потому что уже все рассчитано.

Полчаса я ходила по раздевалке из стороны в сторону не в силах унять волнение.

Мысли тоже метались. Было непоздно передумать.

Прежде я считала, что убегают из дома только наркоманы или те, у кого родители алкоголики. Убегают от плохой, несчастной жизни или зла. Но моя жизнь не была несчастной. До недавнего времени она была вполне неплохой. Дома мне всегда было хорошо. И, если я перестану спорить с мамой и настаивать на своем, все снова наладится. Мы уедем и будем жить так же мирно и спокойно, как до моей встречи с Артёмом.

Только что будет со мной дальше? Ведь мама никогда не изменит своего отношения, сколько бы лет мне ни было.

Оставалось десять минут до конца урока, когда я услышала тихие шаги на лестнице. Дверь несколько раз дернулась и приоткрылась.

Тарасов крадучись вошел в раздевалку и направился к вещам девчонок, но тут ему на глаза попался мой рюкзак, и он метнулся к нему.

– Не трогай! – Я вышла из угла.

Вздрогнув, он обернулся:

– Что ты здесь делаешь?

– Это женская раздевалка.

– Вякнешь кому-то – убью.

– Значит, это ты воруешь вещи?

– Не поняла, крыса? – Он угрожающе двинулся на меня.

Я отпрянула:

– Крыса – это тот, кто ворует у своих.

Определенно общение с Тифоном и его друзьями не прошло бесследно.

– Ты че, Котова, совсем страх потеряла?

– Все, Тарасов, уходи. Я не видела, чтобы ты что-то взял. Но если вдруг еще раз пропадет, мне придется сказать, – произнесла я, понимая, что об этом я уже не узнаю и сказать никому ничего не смогу.

Несколько секунд Тарасов боролся с желанием ударить меня, но потом, резко сорвавшись, скрылся за дверью.

Вскоре прозвенел звонок. Не дожидаясь возвращения класса, я быстро спустилась вниз, оделась и вышла на улицу. Как можно спокойнее миновала школьный двор и двинулась в своем привычном темпе в сторону дома. Носков, как обычно, за мной.

Мы успели пройти вдоль школьного забора, перейти пешеходную улицу и свернуть к двум длинным домам, где начиналась та самая аллея, когда сзади послышался топот.

Я приготовилась. Решила, что началось. Обернулась, но увидела лишь мчащихся за мной Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Обогнав Носкова, они отрезали его от меня.

– Куда так торопишься, Котова? – окликнул Дубенко.

– Подожди нас, – подхватил Тарасов. – Мы с тобой еще не закончили.

– Идем к Сереге проект по Распутину делать? – добавил Зинкевич.

Дорога шла чуть вверх и скользила, я ускорилась.

– Эй, пацаны, отошли, – раздалось командное распоряжение Носкова.

– Это что еще за тип? – удивился Тарасов. – С тобой, что ли?

Дубенко присвистнул:

– Тебя, Котова, до сих пор в школу водят? Вот это да!

Зинкевич визгливо заржал.

– Ребята, я не шучу. – Носков уже был позади них. – Отойдите по-хорошему.

– А что такого? – огрызнулся Зинкевич. – Где хотим, там и ходим.

Мы уже почти подошли к проходу между домами.

– Просто разговариваем, – огрызнулся Дубенко. – Разговаривать нельзя?

Парни нарочно сбились так плотно, что Носков никак не мог их обогнать.

– Вита, остановись, – потребовал он. – Пусть ребята пройдут.

Я запаниковала. Почему Артём не предупредил, что это будет Дубенко?

Но только я приготовилась бежать, как прямо перед нами на пути возникли три темные фигуры.

Я моментально узнала их. Тифон, Никита и Лёха. Вот кто должен был меня спасать!

Они прошли мимо с каменными лицами, и, стоило их спинам синхронно сомкнуться позади меня, я побежала.

– А ну разошлись! – донесся крик Носкова.

Затем раздались звуки потасовки, невнятные реплики и ругательства.

Я неслась изо всех сил. Рюкзак раскачивался в разные стороны, норовя вот-вот опрокинуть меня набок.

Притормозив на секунду, чтобы не сбить парочку пенсионеров, я вскользь оглянулась и в призрачном свете едва разгорающихся фонарей заметила, что сзади кто-то бежит. До конца аллеи оставалось всего ничего, но тот, кто бежал за мной, оказался очень быстрым. Нагнал, налетел, сгреб в охапку.

– Семь лет как на пенсии, а реакция – твоим мальчишкам и не снилась, – прерывисто дыша, похвалил себя Носков. – От меня убегать бесполезно.

– Помогите! – закричала я в полном отчаянии, надеясь, что Артём услышит.

Если бы я успела добежать до конца дорожки, он мог бы меня даже увидеть и вмешаться.

Пенсионеры, которых я обогнала, приостановились.

– Все нормально, – крикнул им Носков.

Те торопливо развернулись и пошли в обратную сторону.

Носков принес меня домой на руках. Я отказывалась идти, поджимала ноги и падала. Он немного протащил меня волоком, а потом закинул на плечо.

В этот раз он зашел к нам в квартиру, чтобы передать меня маме и рассказать, что случилось. Мама восприняла новость на удивление спокойно, кажется, она ожидала нечто подобное. Они вместе обыскали мой рюкзак и карманы куртки. Нашли телефон, и мама, бесцеремонно прочитав нашу с Артёмом переписку, объявила:

– Больше в школу ты не ходишь. А я звоню опекуну Чернецкого.

Но мне было все равно. Я почти не слышала ничего из того, что она говорила. Я словно окаменела. Не разговаривала, не плакала, не реагировала.

Ушла к себе и приперла ручку двери стулом. Так делали Макс и Амелин, спасаясь от привыкшего вламываться к ним без стука Артёма.

Мне нужно было остаться одной. Сердце колотилось как ненормальное, норовя выскочить через горло, и я думала только о том, чтобы оно уже, наконец, успокоилось. Остановилось. Пусть даже навсегда.

А потом со мной случилось то, чего уже давно не происходило. Стены поплыли, цветы на них закружились и стали сплетаться в причудливые венки. Уши заложило, ноги